Дневники русской женщины

За попытку произвести обструкцию на экзамене исключено еще шесть человек. На курсы, равно как и в интернат, без билетов никого не пускают, народу мало; около ста уходит с курсов добровольно, берет свои прошения, не желая оставаться на курсах «при таких условиях» – как будто «эти условия» не продиктованы поведением той же партии 300. Я отказываюсь от экзаменов на таких основаниях: 1) мне тяжело кончать курс среди полного разгрома, 2) я считаю себя не вправе нравственно получать диплом, после того как я не занимаюсь два месяца и наскоро выучивать лекции к экзаменам. Но директор пока не позволяет откладывать до осени. Лучше бы уж закрыли все высшие учебные заведения до осени – повторю я: утихли бы все волнения и прекратились бы все беспорядки. Теперь же, действительно, существование курсов подверглось в одно заседание министров опасности, но г-да студенты храбро заявляют, что «есть благо выше науки»… о да! милые товарищи, но женщине для того, чтобы додуматься до этих благ – все же нужно образование.

…Из N известие лаконическое: все, за исключением IV курса юристов, решили: в институт не ходить, экзаменов не держать, зачетов не получать и выразить солидарность прочим университетам. В NN до сих пор еще не возвращен 31 студент.

28 марта

Наши экзамены называют «позорным событием». Вот наивность. Неужели же студенты не знают, что у нас забастовку постановили 300 против 600? Просто поразительно. Этак можно, драпируясь в геройскую тогу, сказать и сделать все что угодно. Студенты напечатали стихотворение исключенным курсисткам и озаглавили: «Студенткам» – подпись – «товарищи».

3 апреля

Была на вечере в Мариинском театре в память Пушкина, устроенном союзом писателей. Программа была обширна, так что вечер затянулся до 1 часа ночи. Вначале артист Писарев прочел известное стихотворение Полонского; затем были прекрасно поставлены: «Пир во время чумы» и «Цыгане» – последнее особенно хорошо, но обе пьесы производят более сильное впечатление в чтении, нежели на сцене. Впрочем, «Пир во время чумы» еще ничего; но в «Цыганах» особенно резко бросается в глаза нам, воспитанным на реальных драмах, приподнятость тона, незаметная при чтении и страшно заметная на сцене: Напр., когда старик после убийства дочери говорит Алеко: «Мы дики, нет у нас законов»… со сцены это звучит почти фальшиво, так как невольно ожидаешь, что старик, пораженный горем, бросится к трупу дочери. Да и актеры провели эту сцену довольно холодно… Апофеоз вышел, по-моему, неудачно. Белая гипсовая копия с памятника Пушкину в Москве не настолько велика, чтобы производить впечатление; ее поставили в глубине сцены, среди зелени, довольно низко, и Муза – женская фигура в белом, с распущенными волосами – протягивала к ней лавровый венок. По программе значилось, что памятник будут окружать литераторы, они встали на почтительном расстоянии от памятника, на заднем плане, по обе стороны; хоры любителей тоже разместились по сторонам сцены. Три женских фигуры в белых модных платьях – при вторичном поднятии занавеса – скромно уселись на ступеньках у подножия памятника, держа лавровый венок. Во всем этом – ни складу, ни красоты. Зато в глубине сцены по обеим сторонам памятника блистали две картины, мастерски поставленные К.Е. Маковским: «Убиение детей Бориса Годунова» и «Русалки», последняя особенно была хороша.

Мы сидели в ложе большой компанией, для меня представлявшей мало интереса, хотелось бы на месте этих курсисток видеть других людей, более умных, более оригинальных, – но видно, нельзя требовать от жизни более того, что она может дать… Профессор Ш. пришел в один из антрактов в нашу ложу и приглашал всех к себе на второй день Пасхи. Я думаю, что наверное уйду к тому времени в голодающие губернии.

4 апреля

Дни бегут и бегут… Волна жизни захватывает так, что нет ни времени, ни возможности писать дневник. Масса интересного, чувствуешь, что необходимо, нужно записать и… все-таки не пишешь, некогда, забываешь даже.

Утром 31 марта иду на курсы; перед входом – толпа. Думаю: где интереснее? – Здесь или около университета? – Решила сначала захватить что далеко, и пошла к университету. Там масса полиции, масса студентов около дверей университета и на тротуаре. Я шла по набережной и остановилась против главного входа. – «Барышня, проходите», – сказал городовой. Я не сочла нужным подымать историю и прошла мимо. Очевидно, было еще рано. Пошла домой. Навстречу мне, по 10-й линии, шли курсистки и сообщили, что группа собралась у дверей с целью уговаривать шедших на экзамен не экзаменоваться и не пускали тех, кто все-таки хотел идти; часть приходивших им удалось отговорить, а 16 человек прошли с помощью швейцара. Была вызвана полиция. Только что говорившая успела окончить этот рассказ, как около курсов явились околоточные и с ними городовые. Часть ушедших вернулась опять, так как сказали, что будут переписывать. Перепись эта кончилась что-то очень скоро, и толпа разошлась.