Дневники русской женщины

Брат не понял сарказма моего тона. И весь преисполненный важности от природы ограниченного человека, нахватавшегося «верхушек», продолжал:

– Я готовлюсь к сцене или к опере, еще не знаю куда. У меня, говорят, прекрасный баритон. Но в императорское театральное училище, если без среднего образования, надо держать конкурсный экзамен. А мне не выдержать. Так уж лучше гимназию кончу. Так маме и передай. Пусть она не беспокоится.

– Хорошо. Передам.

– Ну а теперь – и разговаривать больше не о чем. Можете отправляться.

Эта дерзость, это самодовольство, самоуверенность ограниченного ума – до глубины души возмутили меня. И мне захотелось доказать ему, что, в сущности, он сам не прав, что вся его жизнь построена на несправедливости закона.

– Ты обвиняешь меня в нечестности, а честен ли ты сам?! Подумай только: мы, сестры, получили наследство после отца только седьмую часть, тогда как ты и брат Володя – все остальное. Ты можешь учиться и платить дорого за пансион только потому, что у тебя денег вдвое больше нашего, тогда как мы, сестры – как учились? и где? – По самым дешевым ценам, без новых языков. На что ты тратишь свои проценты? На театры, на извозчиков… тогда как я в Париже едва свожу концы с концами, и все-таки мне не хватит годового дохода, беру из капитала. А ведь мы дети одного отца. Вот ты и подумай – раз ты спокойно пользуешься своими деньгами, которые дал тебе устаревший закон о правах наследства, – честен ли, справедлив ли ты сам?

– Ф-ф-ью! Вот она о чем заговорила! Ну уж это дудки! Мне деньги, брат, самому нужны. А тебе не хватает – так заработай, ха, ха, ха! – и он нагло и дерзко рассмеялся.

Я крепко стиснула зубы и сжала руки, задыхаясь от негодования. Вот к чему привели все старания, все заботы о его образовании! Только к тому, чтобы было одним дипломированным подлецом на свете больше!

– Посмотри, сколько я покупаю книг! – и он широким жестом указал на полки. – Сколько я в долг даю! – хвастался брат. – Еще недавно дал полтораста рублей…

– Но ведь ты великодушничаешь на чужой счет! Если мать с детства не внушала тебе понятий честности и справедливости – я говорю тебе это – я, твоя старшая сестра. И ты еще смеешь упрекать меня в нечестности, тогда как сам, сам…

Голос мой оборвался, я не могла продолжать от рыданий – и отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.

– Без драм, пожалуйста. Я своих слов не изменяю. Разговор наш кончен, можете отправляться.

Брат сел в кресло у письменного стола и закурил папиросу. Оставалось только – уйти и уехать.

Передала матери, что ей нечего беспокоиться, что дела брата идут хорошо.

– Чего же он пишет такие письма, – негодяй! Только здоровье портит, беспокойство причиняет!

Теперь она наверное
… пишет себе на отраду
Послание полное яду.

20 марта/2 апреля.

Приготовилась к поездке в Кострому: духовное завещание подать к утверждению, и разменяла на наличные деньги одну сторублевую ренту, чтобы дополнить недостающие суммы по рентным бумагам на каждый вклад по завещанию. И совсем было кончила считать, как пришла Надя.

– Здравствуй, Лиза. Бабушка где?

– За всенощной.

– Так ты завтра думаешь ехать в Кострому? И вклады сделаешь?

– Да.

Надя взяла рентные бумаги, лежавшие тут же на столе, и увидела билеты и золото.

– А к чему же эти деньги? – с удивлением спросила она.

Я объяснила ей, что в завещании цифры вкладов написаны «рублями» – значит, надо вносить наличными, а рента по курсу упала низко.

– Это что же за новости? Да разве рента не деньги? Ведь ты в таком случае истратишь около полутораста рублей!

Я тщетно пробовала ее урезонить. Бедная невежественная голова ее отказывалась понимать разницу между юридическим термином и нашим общим, ходячим понятием о деньгах.

– Рента те же деньги! Мы получаем с нее проценты! Это ты сама выдумала, что надо наличными! Ты не смеешь так тратить деньги, ведь это наше общее наследство! – кричала сестра.

Тяжелый обруч стиснул голову… крик раздраженной Нади болезненно отзывался во всем моем существе. Но успокоить ее было невозможно.

– Оставь всякие объяснения – раз на рентной бумаге написано «тысяча рублей» – значит, и есть тысяча рублей. Ишь ты, выдумала – вкладывать наличными! Глупая честность какая! Растрачивать общие деньги, – ду-ше-при-каз-чица! Посмей только завтра увезти эти деньги в Кострому! Посмей! – кричала Надя с угрожающим видом.

Я должна была сказать ей, что не возьму, и перед ее глазами взять рентные бумаги ровно на все четыре вклада, указанные в завещании…

– А деньги эти я возьму и унесу к себе. Теперь – можете ехать. – Надя взяла деньги, и ушла…

А я осталась наедине со своими мыслями. Что это с ней сделалось – она совсем не скупа, а тут вдруг из-за полутораста рублей. Это, очевидно, был один из ее капризов, которыми она раздражается иногда. Вся личность ее с детства так придавлена, что это является единственным напоминанием об ее человеческих правах. Но все-таки, каково переносить такие сцены?