Дневники русской женщины

Огонь догорал в камине, черная кошка тихо терлась у ног странной женщины в черном, и вся она, с своим прекрасным бледным лицом и блестящими темными глазами, казалась фантастическим видением в этой уютной комнате, со стен которой смотрели странные и страшные рисунки.

Четверг, 28 ноября.

Встретилась с Danet на лекции.

Он приходит, как и я, не каждый день. Хитростью отделавшись от Бертье, чтобы остаться одной с ним в коридоре, я спросила, как идет работа ложи.

– Отлично! Вчера особенно весело было: мы были приглашены завтракать, и с нами в зале интернов было одиннадцать женщин.

И он был интерном в Брока! Я стиснула пальцы так, что кости захрустели, но все-таки шла рядом с Danet, улыбаясь и глядя на него.

– Вот как вы веселитесь!

– Это не мы, а интерны. Они-то веселятся вовсю. Их положение очень выгодно, впереди – карьера, живут в свое удовольствие. Впрочем, иногда – до безобразия доходят. Вчера, например, один пристал ко мне с непристойными предложениями, я, понимаете, с трудом сдержался дать ему пощечину. Я люблю женщин, но, слава Богу, не так еще извращен, чтобы… Что с вами? Вам дурно?

– Ничего, ничего… я рано встала… не завтракала… голова кружится…

Я сделала сверхъестественное усилие, чтобы не упасть и держаться прямо. И это удалось. Danet дружески упрекнул меня за небрежное отношение к гигиене и утренним завтракам и советовал скорее идти в ресторан.

Но мысль о том, что надо попасть на бал и просить Danet достать билет, вернула мне силы.

– Послушайте… я хочу попасть на этот бал… слышите? Просто как иностранке, мне нужно посмотреть, что есть наиболее интересного в Париже.

Danet с сожалением развел руками.

– С удовольствием бы, но… не могу.

Так вот как?!

Я буду на этом балу…

Пятница, 29 ноября.

Был Бертье. Преданная любовь этого юноши глубоко трогает меня. В те дни, когда я не прихожу на лекции, он заходит ко мне, справляется, не нужно ли чего, исполняет всякие поручения. И при этом перед всеми держит себя, как товарищ, так что никто на курсе и не догадывается о его настоящем отношении ко мне. Сколько бы я ни разговаривала с другими, никогда ни слова упрека или ревности. Словом, он безупречен. И я понемногу начинаю привыкать к его любви… Я так одинока, так несчастна, и это сознание, что существует хоть один искренно преданный мне человек – немного поддерживает меня. У нас не может быть общих умственных интересов, он слишком молод; но душа его прозрачна, как кристалл, и не загрязнена пока житейскою пошлостью.

Как хороша любовь! Настоящая, искренняя, преданная любовь!

Он показывал мне сегодня Консьержери; по возвращении домой, сели у камина чай пить… Я не зажигала лампы… в сумерках комнаты видно было, как красивые темные глаза Бертье смотрели на меня.

Я смотрела на него… и потом сама не знаю как – меня обхватили сильные руки и горячие губы прижались к моим губам. Я закрыла глаза.

– Милая, дорогая, любимая… полюбите меня – хоть немножко. Я буду и этим счастлив… Вся моя жизнь – ваша, – слышала я шепот Бертье.

Ласка, давно, с детства не испытанная, окружала меня словно бархатным кольцом. Я инстинктивно обняла Андрэ и прижалась к нему. Потом тихо отстранила его и сказала:

– Voyons…²²¹ что же мы делаем?

– Я люблю вас!

– Но я серьезно любить вас не могу… слишком много для этого причин…

– Я ваш паж, херувим… будьте моей крестной, знаете – как в Свадьбе Фигаро… – шептал Бертье.

– Андрэ, мы делаем глупости.

– Позвольте мне любить вас и любите меня немножко. Мы уж и так друзья, – настаивал Андрэ.

И я позволила быть ему моим пажом.

Суббота, 30 ноября.

Я сидела с книгой, но не читала; мысли были далеко, – на будущем балу интернов. Звонок, и ко мне в дверь постучали.

– Entrez²²².

Вошла Полина Декурсель.

Я познакомилась с ней в прошлом году в Сорбонне. Робкая и застенчивая, эта худенькая брюнетка, с лицом испанки, блуждала по коридорам, не смея спросить студентов – где секретариат? Я показала дорогу, проводила ее до дверей.

Студентки-француженки в Сорбонне – явление редкое, поэтому я заинтересовалась, на какой факультет она поступает и что скажут ей в секретариате. Подождала ее у дверей. Она вышла расстроенная, чуть ли не плача. Даже вольнослушательницей не принимают! У бедняжки, получившей воспитание в монастыре, не было brevet supérieur²²³.

Мы разговорились, и она рассказала мне всю свою историю – о смерти отца, умершего после того, как в одном из крахов Аргентинской республики потерял все свое состояние, о том, как они с матерью остались одни, без средств, среди большой американской родни, которая ничем не хотела помочь. Жажда учиться, при недостатке средств, заставила ее поступить на курсы Association philotechnique²²⁴, где ее литературное дарование было замечено преподавателями. Ей советовали учиться дальше, но Сорбонна требовала диплома.