Дневники русской женщины

У меня нет ни самолюбия, ни тщеславия. Я не честолюбива, но теперь, кажется, все бы отдала, чтобы иметь талант и сказать, как поэт:

……и ты, мой ангел, ты
Со мною не умрешь: моя любовь
Тебя отдаст бессмертной жизни вновь,
С моим названьем станут повторять
Твое: на что им мертвых разлучать?

И вспомнила читанное где-то в газете стихотворение:

Hélas! c’était pour toi que je voulais la gloire.
Pour toi, que je voulais l’éclatante victoire
Que savent remporter les choses de l’esprit
Sur les indifférents, sur le monde frivole,
Qui ne vent écarter que la folle parole,
Qui l’amuse et qui lui sourit…²²⁷

Я сознаю, что во мне что-то есть… не могу выразить это словами, но, быть может, при других условиях, из меня вышло бы что-нибудь… а теперь – не выйдет ничего…

О, если бы он любил меня! хотя бы один час, миг один!

Для меня началась бы новая, лучшая жизнь. Он совершил бы чудо: дал человеку новую жизнь.

3 декабря, вторник.

Сегодня в гостиной Кларанс было серьезнее обыкновенного. Henry рассказывал о смерти молодого художника Monnier – я только что прочла его некролог в Journal.

Очевидно, он был один из постоянных посетителей Кларанс и имел много друзей в ее салоне.

Каждому вновь прибывающему Кларанс с серьезным лицом сообщала печальную новость, и разговор возвращался снова к этой смерти.

И мне легко было узнать, что это был красивый молодой человек, умер двадцати шести лет от чахотки, до которой сам себя довел беспрерывным трудом и неумеренными наслаждениями жизни.

Странно было видеть серьезную Кларанс: я так привыкла, что она вечно смеется, – мне так и казалось, что она не выдержит и вот-вот разразится опять громким смехом. Но она оставалась серьезной.

– Я ему говорила в июле: слушайте, monsieur, что вы из себя делаете? или хотите умереть? И знаете, что ответил? – Не ваше дело.

– А, здравствуй, Леснер, что – как Медный Цветок? – обратилась она к вновь вошедшему молодому человеку, которого я еще у нее не встречала.

Тот сначала раскланялся со всеми, потом сел у камина и ответил:

– Она очень убита… ведь, в сущности, сама немало виновата в его смерти. Чем бы стараться удержать его от такой безумной жизни, она его еще больше увлекала. Да, можно сказать, что она убила своего жениха.

– Кто это Медный Цветок? – тихо спросила я Кларанс.

– Это одна из моих приятельниц. Она была невестой этого Monnier, который умер.

Вновь пришедший господин рассказывал о пережитых тяжелых впечатлениях, когда пришлось убирать опустевшую мастерскую художника, его картины, наброски…

– Так и казалось – вот-вот он войдет… Ох, как грустно сознавать, что его уже нет больше, он мог бы жить…

– Он делал точно нарочно; ведь знал, что никакой организм не выдержит такой безумной жизни: спал по три часа в сутки, – неодобрительно отозвалась Кларанс.

– Значит, вы против такой жизни?

– Конечно, конечно; она дана нам не для того, чтобы мы безумно швырялись ею. Я против самоубийства. Это тоже грех, мы не должны уходить самовольно из этого мира, так как искупаем в нем свои грехи…

– А кстати, Кларанс, погадайте-ка мне на картах, – попросил один из гостей, шатен небольшого роста, с узкими карими глазами, лениво поднимаясь с места.

– Пойдемте в спальню, – охотно согласилась Кларанс и, обращаясь к гостям, прибавила: – Извините, я вас оставлю: уединяемся на консультацию.

Я с недоумением смотрела им вслед.

– Что это она, серьезно?

– Вполне серьезно, m-lle, – подтвердил Henry. – Кларанс прекрасно гадает… удивительно верно. Разве вы не слыхали про ее таланты? Она и хиромантией занимается, и физиономистка замечательная.

– Ах, да – мне что-то говорила про нее madame Tessier, – припоминала я. – Но по-моему – все это вздор, фантазия.

– Как фантазия?! Послушайте, Дериссе, вот m-elle Diaconoff не верит в то, что по линиям руки можно узнать человека.

– Конечно, можно, – лениво протянул Дериссе, комфортабельно развалившись в кресле и следя глазами за кокетливой madame Мопре, которая сидела напротив.

– А по-моему, это вздор; вон мне как-то раз, помню, одна барышня посмотрела на руку и сказала, что у меня необыкновенные линии и она не настолько знает, чтобы прочесть их.

– Ну, покажите… Действительно, у вас очень странные линии; смотрите, господа, – не так, как у всех.

Все показывали свои, сравнивали, и, однако, у меня линии были не такие, как у большинства.

– В самом деле? – вмешался в разговор небольшого роста брюнет в штатском, но с военной выправкой, с добродушной круглой физиономией.

У Кларанс каждый раз видишь новые лица. У нее бывает масса народу, и этот господин, очевидно, был введен к ней одним из ее друзей.