Дни, что нас сближают

Шелла прыскает:

— Нашел время спрашивать.

— Нашел.

— Могу сказать — не знаю. Не знаю, глупыш. А ты?

— Я вернусь в бригаду Крика, я ему нужен.

— Хватит с этим твоим Криком, если еще раз произнесешь его имя, между нами все будет кончено.

Петьо одевается. Шелла удивленно смотрит на него. Впервые мужчина сам уходит от нее. Неужели уйдет? Нет! Он ей нужен. Она вскакивает с кровати. Черные волосы рассыпаются по спине. Да он и мечтать не мог о такой спине, о таких волосах.

— Ты слышал, что в Америке на концертах выступают голые женщины. Они исполняют Баха и Бетховена, Моцарта и Мусоргского. Хочешь, я тебе сыграю «Лунную сонату»? Хочешь? — растерянно спрашивает она. — Я могла бы стать великой пианисткой. Могла бы потрясать публику своей игрой, но меня не приняли в консерваторию. Отрезали все пути… Сказали, нет способностей… Но у меня есть красота, и, если бы это была Америка, я бы выступала обнаженной и стала бы тем, кем хотела. Слышишь? Но у нас так нельзя. Прошу тебя, будь моей публикой. Умоляю…

Шелла бежит к пианино. Поднимает крышку и плачет.

Петьо спускается по лестнице. Но у входной двери останавливается. Наверху раздается музыка. То нежная, то бурная, то гордая, то грустная. Музыка — плач. Он стоит, вслушиваясь в мелодию.

— Может быть, — говорит он, сам не понимая, что хочет этим сказать, закрывает дверь и бежит вниз по аллее.

Звуки пианино догоняют его. Музыка толкает его, но он ничего не чувствует — думает совсем о другом. Мысленно возвращается опять в квартиру Джони. Ему хочется видеть глаза своих друзей, проверить сказанное, то, что они не назвали — может быть, оттого, что сами не понимали.

— Будет очень здорово, — сказал он им. — Крик — замечательный мужик. Будем помогать на монтаже, получим двойную пользу — нам заплатят и немного познакомимся с техникой.

— Не будь смешным и смотри, чтобы не узнала Шелла, она нам организовывает такие фиесты, что мы просто балдеем, но ее легко рассердить.

Тогда он попытался рассказать им о юном инженере, что притащил с собой белые чертежи Икономова, но они снова припугнули его Шеллой…

«Великая музыкантша» спит сейчас в том виде, в каком играла, — обнаженная или нет? Надела комбинацию? Одна бретелька спустилась вниз, и видна белая грудь…

На этот раз профессору удалось привлечь внимание студентов к кончику своей указки. Сула уже не читает роман. У Бичи остались невписанными два географических названия в Африке и фамилия известного французского физика, и тогда левый угол кроссворда будет заполнен.

Внизу на первых скамьях несколько человек старательно записывают, но это будущие аспиранты, кандидаты в кандидаты наук. Петьо чувствует, что голова кружится, становится тяжелой, того и гляди лопнет…

Скоро придет Диньо Крик. И пока не кончится лекция, будет шагать по коридору и ждать. Диньо знает, когда и что нужно делать…

Пересев утром из грузовика-молоковоза в первый трамвай, Петьо забыл все и всех. Даже человек, поднявшийся в темноте со скамейки, не привлек его внимания.

— Эй, — крикнула тень, — ты какой дорогой идешь?

— Своей, — ответил Петьо.

— Своей или чужой?

Петьо резко обернулся. Он узнал голос и понял, что Диньо Крик ждет его давно, но не сердится.

— Здрасте, у меня тут одна идея, — возник из темноты бригадир, — затем и пришел. Экзамены у вас кончаются в конце июня, первого июля ждем к нам.

— Кого? — спросил Петьо.

— Как кого? Вас. Твой курс. Примем всех, таково решение бригады. Мы как думаем: где несколько человек, там могут быть и все. Мы и общежитие подготовили.

Петьо и Крик идут рядом, входят в темный облезлый дом, поднимаются по лестнице. Диньо постукивает своим протезом по истертому каменному полу, и этот звук прогоняет сонную белизну.

Мансарда высоко, но бригадир не останавливается, привык уже. Петьо поворачивает выключатель. Они садятся, и только тогда Крик вздыхает:

— Что скажешь, здорово придумали, правда?

— Они не приедут…

— Как? — Диньо вскакивает со стула. — И это говоришь ты? Повтори!

— Они не приедут. Не хотят. Им бы только фиесты. Играют голые на пианино, и ничего их не интересует. Ни ты, ни твои решения, ни графики, ни планы. Они даже собой не интересуются…

Петьо умолкает, но его крик все еще висит в тишине мансарды. Диньо шарит по карманам:

— Дай сигарету.

Поблескивают огоньки сигарет. Два огонька рядом, чтобы не быть одинокими, как там, на даче, в «замке одиноких воспоминаний», по выражению Джони.

Петьо ощущает странную теплоту как бы вне себя. Он все еще мыслями на том дальнем пути, по которому шел все это время.

— Говоришь, не приедут, — вздыхает Крик.

— Нет, их ничего не интересует. Спешат жить.

— А ты случайно не спешишь? Разве мы все не спешим?

— У нас — одно, а у них — совсем другое…

— Что делать. — Крик гасит окурок, уголек чиркнул по мозолистой руке, но он даже не заметил. — И ими, и нами движет одно и то же, мы, как ты говоришь, спешим, спешим что-то делать. Чтобы что-то получилось.

— Получается ли? И одно и то же ли? — спрашивает Петьо.

— Ну, направления различные, а движение налицо. Поэтому я и зову. Завтра отведешь меня к начальству потолковать. Выйдет что-нибудь?

— Не выйдет.