Дни, что нас сближают

Ни удивления, ни суетливости не было в движениях Веры и Коларова, когда они не торопясь встали и пошли им навстречу. Рассеянные улыбки украшали, как цветы, их лица, на одежде были пятна пыли. Оба ступали под некий гимн, звучавший, наверное, у них внутри. По мере их приближения в прямой пропорции с их торжественным видом в нем росло нервное, желчное веселье. О, если б он мог сфотографировать эту сцену или запечатлеть ее на холсте! Его давнишний приятель, небезызвестный художник Владимир Коларов, который едва был этой девушке Вере по плечо, тянулся, важно пыжился, воображал, видно, что головой в небо упирается! Как же он был комичен, как похож был на клоуна: гибкий, шустрый и серьезный-серьезный. Александрову надоело сдерживаться, и он с удовольствием посмеялся бы, но — нельзя, ведь все остальные воспринимали всерьез эту пантомиму. И тени улыбки не было на их лицах.

— Вы чего раскричались? — сказал художник. — На два шага отошли от города и уже ведете себя как новички туристы.

— Тут есть духи, — прошептала Вера, — не надо их беспокоить!

— Духи? — неожиданно для себя включился в игру Александров. — Какие духи?

— Здесь некогда жила сказочно прекрасная патрицианка, — с пафосом проговорил художник, — классический профиль, под белой туникой — формы амфоры… Словом, Любу чем-то напоминала…

— Владо! — перебила его Вера, насупившись, как вчера, когда оборвала болтовню Васко.

Стараясь подавить раздражение, Александров говорил себе, что игру надо продолжить, ведь только тогда ее и можно будет уничтожить — разрушить изнутри, растворить внешнюю серьезность в ее же шутовской сущности. Однако поведение Веры совсем сбило его с толку. Девушка бродила среди полуразрушенных стен словно околдованная, словно впервые их видела, но стоило ей встретить взгляд Коларова, как она замирала с покорным, застенчивым видом. Снова убеждался он в притягательной силе коларовских глаз, наблюдая на этот раз, как действуют они на другого человека. Александров вынужден был теперь признать, что этим глазам действительно свойственна могучая сила и даже нечто большее… Ему вдруг захотелось оказаться в зоне их воздействия, чтобы абсолютно бездумно вместе со всеми принять участие в общем развлечении.

— Никаких духов здесь нет, — вступил в разговор журналист, и с Александрова спало вдруг и самовнушение, и воздействие извне.

— Это самая обыкновенная римская крепость, — продолжал Васко, — такие повсюду есть.

— Крепость построена в первом веке новой эры, — сказала Вера. В ее голосе сквозь имитацию манеры экскурсоводов проступало недовольство. — Здесь есть прекрасно сохранившаяся мозаика, типичная для периода расцвета прикладного искусства в Римской империи.

— Я смотрю, ты не забыла, чему тебя научили в музее, когда ты там работала, — иронически заметил Васко, — но вообще если каждый день повторять одно и то же…

— По-моему, вы не очень-то цените старину. — Александров попытался превратить насмешку в шутку. — А ведь она — наше национальное богатство. Мой товарищ подтвердит…

— Конечно! — с невозмутимой важностью откликнулся художник. — Мы знаем, что лежало в гробнице Тутанхамона, а что есть на нашей земле, нас не интересует!

С Верой словно бы что-то произошло. Казалось, она выбирает, чью сторону принять. Она смотрела на говорящего, потом, не дослушав, опускала голову и глядела себе под ноги, а когда начинал говорить следующий, принималась нервно ходить взад-вперед. Писатель, пока наблюдал за ней, пропустил несколько фраз, сказанных художником и журналистом, поэтому брякнул невпопад:

— Все важно: и Тутанхамон, и эта крепость, и то, что мы…

Он хотел закончить свою мысль словами: «и то, что все мы тут», но побоялся впасть в многозначительный тон, в данном случае неуместный. И без того слова его прозвучали излишне дидактично, а это вовсе не соответствовало его настроению, которое незаметно для него самого переменилось. Он об этом догадался лишь сейчас, поглядев на Веру. Возникло такое чувство, словно он наконец нашел в книге нужную страницу и почерпнул оттуда нужные сведения. Кто знает, быть может, соперничество с этими двоими, оттеснившими его на задний план, пробудило в нем борцовский дух, хотя, конечно (он это сознавал), момент был упущен. Он понял теперь, что кричал «ойлариппи» не ради Васко, а ради себя, что игру поддерживал не ради Коларова, а опять-таки ради себя, он понял, что Вера ему больше чем нравится.

— Ну что за люди, а, Люба? — услышал он голос художника. — Пришли и украли наших призраков.

— А давай, Владо, превратим их самих в призраков. Только не знаю, годятся ли они для этого, — с сомнением проговорила девушка.