Дни, что нас сближают

Перспектива пойти в ресторан, пробыть там час или два, участвовать в каком-то разговоре ужаснула Александрова, хотя его мучил голод. И к тому же он понимал, что у Веры из-за него загублен вечер: ведь ей, наверное, хотелось побыть среди людей, развлечься. И все-таки он решил это предложение деликатно отклонить. Он хотел только покоя и был уверен, что утром обязательно возьмет реванш, но как именно — еще не знал.

— Боюсь, что я достиг предела своих возможностей, — проговорил с легкой самоиронией Александров.

Он не был уверен, что выкрутился наилучшим образом.

— Я пожилой человек, а сегодня так много всего было! Поэтому я устал и мечтаю об одном — поспать.

Вера, как ему показалось, подавила отвращение и поклонилась:

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал Александров и пошел к гостинице.

С тяжелой, как после попойки, головой Александров выбрался из ночи; не открывая глаз, потянулся за стаканом с подслащенной водой, но обнаружив, что на обычном месте его нет, застыл в тихом недоумении. Извне обрушивались на него непривычные звуки. В коридоре гремели ведрами и швабрами уборщицы, скрипели двери, с ревом носился вверх-вниз лифт; и пока он располагал вокруг себя эти звуки, словно декорации, среди которых скоро придется действовать, начала болеть лодыжка. Видно, вчера перетрудил ногу. Боль в ноге отравила ему не одно утро, но на этот раз он почти обрадовался ей — единственной знакомой в незнакомом месте. Боль эта разбудила его окончательно, он встал и, не найдя домашних тапочек, пошел за ними босиком к чемодану. Солнце шло следом, грело спину и звало расслабиться, побездельничать, подурачиться. Босиком, в одной пижаме он подошел к окну. Площадь была пуста. Только что вымытая, она выдыхала прохладный пар, а за нею сгустилась краснота черепичных крыш, в которую вклинивались серые объемы бетонных зданий. Позади всего этого в воздухе парила синяя гора, ее вершина вонзалась в светлое небо. Яркие, подчеркнутые резкими утренними тенями краски ослепили его, и он поддался профессиональной привычке, начал подбирать слова, которые могли бы отразить эту красоту. Поплыли фразы, столпились эпитеты, глагол силился привести всю картину в движение. Но то был лишь миг, лишь мгновенно угасшая импульсивная реакция его обостренной чувствительности, не было условий, чтобы она стала началом процесса воссоздания. Предстоял напряженный день, богатый, быть может, новыми событиями, но наверняка не защищенный от возвышенных мучений творчества. В ожидании нового дня умственные силы сконцентрировались, и он заранее чувствовал, как истощатся они, когда неизвестная пока работа будет завершена.

Александров вполне примирился с вынужденной бездеятельностью и ходил по комнате, пытаясь привести в порядок и ее, и себя, вкладывая в это занятие куда больше старательности и внимания к мелочам, чем было бы необходимо, если б он не хотел обмануть самого себя.

Когда он доставал из чемодана новую рубашку в ярко-коричневую клетку и с модным удлиненным воротничком (за его одеждой следила главным образом дочь, заставлявшая его, хоть он и протестовал иногда, идти в ногу с модой), в дверь постучали.

— Кто там? — быстро распрямившись, с рубашкой в руках спросил Александров.

Он понимал, что у него смешной вид, однако не был ни удивлен, ни раздосадован, словно предвидел этот стук.

— Васко… журналист… Помните, вчера… — послышался из коридора голос. Чувствовалось, что Васко долго готовился к первым неприятным минутам этой необусловленной встречи, долго не решался заговорить, а потом набрался храбрости, произнес свою речь, но под конец запутался и смутился.

Было бы вполне естественно, если б он попросил журналиста подождать. Он бы так и поступил, но озорное настроение подстрекнуло его подшутить и над собой, и над обстоятельствами, чтобы хоть как-то использовать пропадающий без всякого применения душевный подъем.

— Входи! — крикнул он и, когда увидел, до чего смущен молодой человек, как он переминается с ноги на ногу и бормочет: «Я могу подождать, дело не спешное», — понял, что поступил правильно.

— Сядь! — величественно распорядился Александров, не заметив, что перешел на «ты», а ведь обычно это давалось ему с большим трудом. — Я сейчас оденусь.