Дни яблок

Я услыхал, как смеются дети, несколько… много…

Сразу за пригорком, на лужайке, среди корявых сосенок, открылась мирная картинка.

Дети. Полтора десятка или больше.

Слышна была канонада, очень далекая. И виден был дым. Рядом — жирный и чёрный, но вслед ветру, в другую сторону. И далёкий — за соснами и песком, тёмный мазок на лазури. Неподалёку кто-то плакал. Нехорошо, утробно. Выл.

Оказалось, плакала женщина — темноволосая, ещё молодая, с короткой стрижкой. Рядом с ней, как заведённые, всхлипывали три девочки: одна повыше и постарше, тёмно-русая и сероглазая, с фунтиком ежевики и измазанная ею же; вторая вся такая японская миниатюра — мелкокостная, худенькая. С охапкой луговой травы в подоле. И совсем маленькая, сплошные светлые локоны — с палочками в руке. Девочка пыталась сплести что-то из них. Палочки гнулись и не ломались.

— Лещина, — сразу подумал я. — Где только взяла…

Женщина на них и не глядела.

Все они рыдали посреди дороги, песчаной. Женщина на коленях. Девочки стоя. Чуть поодаль стояла ещё дама: пожилая, почти старуха. Уже мне знакомая.

— Аглая, — сказала она, дождавшись паузы во всхлипах. — Ну что ты, право… как за покойником.

— Следочек, — сказала первая женщина — та, названная Аглаей… — Следочек!

Через плечо у неё был ремень от сумки, в каких носили противогазы когда-то, женщина порылась в ней, достала жестянку, открыла и вытряхнула что-то из неё. Не глядя.

Мелочь из коробочки полетела в разные стороны, словно брызги. Что-то докатилось до меня и спокойно легло рядом, наполовину утонув в песке — мелком, белом, чистом.

Девочки молчали. Дети неподалёку обступили невысокого кудлатого конька и тормошили гривку его молча.

Я выловил из песка медное колечко с бирюзой. Не кольцо, показалось мне. а чистый глобус — параллели, меридианы, волн сияние синих и зелень гор — прохладная… Только маленькое всё, почти неразличимое. если не всмотреться.

Женщина тем временем что-то аккуратно положила в жестянку — что-то похожее на комок земли. Встала. Отряхнула юбку. Прошлась вдоль кромки битой тропы — нагнулась, сорвала подорожник. Прикрыла им то, в коробке. Потом ещё и платком накрыла носовым. Малюсеньким. Закрыла коробочку, перевязала её косынкой…

Старшая спутница смотрела на неё сосредоточенно.

— Аглая! — повторила она. — Галя! — Очнись, одумайся. Чем ты руки пачкаешь? Ведь дикое язычество.

Та оглянулась, поправила косынку на коробке, затянула потуже.

— Ты же дочь священника, — закончила совсем тихо старшая.

— Он Пётр, — ответила младшая, черноволосая и упрятала жестянку с песком в наплечную сумку. — А Пётр возвращается… Или ты забыла?

— Что ты, право, шпильки матери подпускаешь, — вздохнула старшая. — Моё дело — упредить…

— Пошли, мама, — ответила женщина уверенно. — Тучи вон повсюду. Ветер. Может, до реки и успеем… добраться. Не прилетят…

… И грянул колокол…

— Думала — потерялося давно. Или пропало при переездах… А оно тут… Давно, видимо. В земле, значит, — говорила тётя Ада каким-то необычно миролюбивым тоном и вздохнула. — Интересно, с откуда? Это ведь папа привёз с польской кампании всем нам… До войны ещё… Сказал: безделушки девочкам, грошовые, сказал. Сказал: купил за медные деньги медные кольцы… Смеялся. — Она вздохнула. — Тогда казалося, что бирюза в них была, — добавила она. — Другая вроде. Прозрачная.

За окнами прозвенели друг-другу скоростные трамваи — поравнялись, видимо. В город и из города. Через невидимую реку и под мост.

— Потом бирюзинка выпала, — сказала тётя Ада. — И мне знакомый мастер мамин поставил другой камушек… Сказал: павлиний глаз. А потом и колечко пропало — я так думала: мама выбросила. коробку. Уже война была, там много чего с концами пропало… Так ничего от подарения и не осталось. Плакала я за ним. А оно — вот. Хоть вроде и не то. Мое было заметное, а это мелкое. Видно, Лалькино. Она с ним долго носилась, вот в осень, как ты родился, оно у неё треснуло, да… Ничего не меняется, — подытожила тётя Ала внезапно. — Осень всегда вот… А люди в первую очередь. Я постоянно была командирша, например. Потом жалела. Иногда.

— Да ну, в пустой след же, — брякнул я, расправляясь с кефиром.

— Чтобы понять за пустое, знаешь, сколько времени надо? — важно спросила тётушка.

— Пол-урока, — сразу ответил я.

— Вся жизнь, дурень, — незлобиво заметила тётка. — Ты вот восемь что делать любишь?

— Спать медведем. Но другие люди просто кофе пьют, чтоб глаза приоткрылись.

— От него судороги в тонком кишечнике и отпадает эмаль. Говорю как медик, — бесстрастно отозвалась тётя Ада. — Я сейчас не про то…

Она побарабанила по клеёнке пальцами и посмотрела невидящим взглядом сначала на меня, потом на собственный стакан.

— В осень всегда вспоминаю войну. Так чего-то ярко. Вот я было потеряла ключ… Побилась с полицаем.

Я насторожился.

— Был тут один паразит, Пацура. «На вас, — говорил всё время, — был донос. Несите спирт». Конечно, давали ему самогон, многие желали сдохнуть. Так вот, эта свинья пьяная, Пацура, ко мне, школьнице, прямо на Сенке прицепился. Пойдём, говорит, на сборный пункт. Надо кому-то и в Неметчину ехать.