Дни яблок

— Так и сказала, — фыркнула тётя Ада. — А мама слушала. Улыбки улыбала. Нет, чтоб по харе и в двери… Как-то раз, — тётя Ада попыталась было дотянуться до стакана с кефиром, да не смогла, стала крутить в руках ложечку чайную. — Получилось, я не спала и слышала. Всё. Всю свадьбу собачью! Он ей начал: то-сё, увезу. «… Там совсем другое небо, но вокруг все говорят похоже: я здесь слышал наше слово „паляница“… Ну, не молчите. Впрочем, вы же не знаете… Все мои погибли… налёт… пожар… не спаслись… Называется Триест… Можем и девочек вывезти, и маму, решайтесь, Аглае», — смешно имя коверкал.

А она таким голосом грудным ему: «Что вы, замужем, не могу…» Тётя Ада отшвырнула ложечку прочь.

— А после, видимо, смогла! Я их из виду потеряла было. От полиции спасалась, пряталась. Не то, что мама твоя… Кружевами не приторговывала. А боролася! И упустила…

— Ну… — начал я.

— На Луну, — ответила тётя Ада. — Ты слушай. Вот это, как немцам припекло, у них озверелость настала — погнали Франца нашего за моря куда-то, служить гитлерские службы. Затосковал с таких вестей он, видимо. С последнего поднемецкого лета и мама как знала что-то. Про папу… Карточку его спрятала на низ стола, бабушке велела в поминание переписать, видно, ей весть была или что. От тут у них с этим франтом сапёрским склеилося… Я её подстерегла и при всех сказала: так и так, как наши войдут — сделаю заявление. Изменила отцу. Спала с немцами. И пусть народ решает, как с ней быть.

А тут Идка с крыши сползла… К печке. Она как придёт — сразу к печке… От кахеля отлипла и ко мне. Вплотную. В штанах комбинезонных, бабушка ей сочинила, на собачьем меху. Подходит в своих штанах, шо мешок, и в валенках, мерзляк страшный, и говорит, злыдня:

«Только попробуй…»

Я ей в лицо, смело: «И что ты сделаешь?»

А она: «Будешь спать, заколю тебя… Спицей. В глаз».

Ну, я сразу поняла, что она чокнулась — всё правильно, такое пережить… Хотя Лялька вон абсолютно при памяти… Внешне.

— Кхм! — высказался я.

— Не чмыхай! — грозно сказала тётя Ада. — Я ужеж доскажу. Бабушка развела там мироучения. «Не стоит филёрствовать, Ариадна. Доносить на мать непростительно», — и такое всякое, фребелическое, да я ушла, отмахнулася.

А потом… потом… настала свистопляска, немцы, чёрть их бери, драпали, полицаи пьяные ходили и день, и ночь… Мама из интерната не высовывалась, прятала своих, самых взрослых, у монашек, чтоб не угнали… А к нам раз, и явился Франц — в сраке глянц, и говорит мне чудным своим языком: «Ариадно, прошу тебя, заходи до мамы, до пани Аглае. Датеш маме то пизмо, — и суёт мне в руку конвертик махонький, а потом. — Прошем те, быстро лети. Машина чека едино оро». Между прочим, чтоб ты знал: «оро» — это час. Я, конечно, пошла, только на крышу. Там в Идиной каморке посидела. Съела семечки белые, она там собирала на рассаду, вниз посмотрела.

— А там что?

— Конь в пальто мечется, вот что. Потом в машину сел. Я в них лушпайками кинула, да промахнулася. Ну… машина гудела, гудела, а потом уехала. И я сразу пошла за мамой тогда. Записку ей отнести. Несла, несла и потеряла. Это я уже потом поняла — потеряла, потому что налёт был, и стреляли очень. К тому же трамваи не ходили, ногами всё. А мама меня сразу выставила вон. Нашипела.

«Ты зачем явилась, — сказала, — теперь иди, или у монашек укройся, или домой скорей. Тут у нас без конца немцы шастают, и полицаи тут же морды суют. Заметят, облапают или угонят!»

Ну, я и пошла. Тут на меня Килинка напалась… Эта, от голодовки спасённая мамой, коза безрогая. Представь! Затянула под ихнюю лестницу, к окну этому слепецкому, где мама спала, и давай в лицо мне лаять:

— Де послання?

А я ей: «Где было, там нету. Отстань, идиотка».

А она:

— Ти що, ти що, викинула?

Помолчала, глазищами меня своими всю общупала, и как заорёт шёпотом:

— Що ти наробила, що ти накоїла, хто тобi дозволив це, xiбa мала право, вража дiвка![110]

И драться… Она всегда напролом была, и с кулаками. При этом шклявая — от злости, думаю. Ну, я её общей массой одолела, конечно. Хотя ушла вся подряпанная и с синцами. В гостях у мамы побывала, называется. Я и вернулась, чтоб всё сказать. Во накипело! Сразу и маму увидела — с полдороги, за забором, с курятником этим её сиротским. Подозвала и рассказала, что были письмы, а я их потеряла.

— А она вам что? — спросил я.

— А что она могла мне сделать? — раздумчиво спросила тётя Ада. — Яже за забором, и без того поцарапанная вся. «Иди, Ада, домой, — сказала. — Всё, что могла, ты уже натворила». Вот.

— И мне пора, — отозвался я вслед тётке. — А то вот-вот, и вечер. А я… а мне батон купить надо, наверное. Или хотя бы рогалик.

— Говорили-балакали, сели и заплакали — я не уловила, ты чего шукаешь? Алиска сказала — ищешь чего-то. Ведёшь расспросы. Это в школе задали?

— Почти что, — радостно завёл я. — Реферат на ключевую тему.