Дни яблок

И тут ожил телефон. В смысле: сначала всхрапнул, затем длинно похрюкал, потом зазвенел яростно, словно сигнализация. Я почти подпрыгнул… Обрадовался, что включили… Уже думал позвонить на третий этаж… Казалось мне, я видел в плафоне пыль — это могло стать началом долгой беседы.

— Алё! — радостно крикнул в трубку я.

— Шедйуен, — гулко и визгливо сказала трубка, — шедйуен… Ясмеребодым…

И начался хохот. С повизгиваниями. И шорохом на линии замогильным каким-то, просто песок на крышку…

— Не смешно! — крикнул в ухахатывающуюся мембрану я.

— Оншемс! — крикнула в ответ трубка очень похожим, искажённым голосом, и связь пропала.

Телефон умолк, и сколько я ни дул в трубку, ни клацал рычажками, ни включал и выключал — результат был один и тот же. Тишина. Гробовая.

— Майстер! — хором пропищали пряники. Я вздрогнул. — Ты хотел увидеть, майстер! — продолжили они.

— Было бы неплохо, — заметил им я, всё ещё отмахиваясь от скрежещущих в голове «оншемс».

— Тогда закрой глаза, — сообщила сова. — Сразу всё и увидишь. Могу завязать…

— Ну, поухаживай за мной, — смилостивился я и закрыл глаза. Вскоре ощутил я на глазах что-то, вроде бархатное, но мягче — как перья… Стало прохладно. «Наверное, форточка», — подумал я. — А помещение зачем выстуживать? Я ведь всё вижу! Ничего? — крикнул я, спустя минутку. В ответ раздалось молчание: ни двойки за окном, ни рам, чуть вздрагивающих от ветра — ничего. Один туман снаружи — сплошной, спокойный, светлый. Я встал с кресла. В квартире было ясно ну, туманный полдень в октябре… Свет и покой. Осень спускается…

Я прошёл по квартире… Почудилось, что играют на фортепьяно и поют… Романс. В два голоса. Так же мгновенно мелькнул и погас солнечный зайчик в коридоре, где света сроду не было, никогда.

Я вышел в коридор. «Тамбурные» двери выглядели по-другому, какой-то из них не хватало.

«Солнечный зайчик» блеснул у дверей. И я услышал, как что-то звякнуло… вроде связки ключей на поясе… По коридору пришлось идти долго… Всякий раз, как я протягивал руку светляку вслед… оказывался вновь у знакомого «непохожего» тамбура. В тишине и свете.

— Покололо колотило… — вдруг выпалил я призабытую считалку. Сверху, с самого серого неба в полутёмный коридор вдруг упали яблоки, две штуки, и поймали беглеца — начали светиться… А ногам моим стало холодно, я решил не смотреть вниз. — Ниточка, голочка… — продолжил я другую считалку. Сверху чинно посыпались новые яблоки — очень красные и крупные, падали они вроде камней — гулко, плотно и не катились никуда. — Синя соколочка… — продолжил я, всё больше не чувствуя под ногами ничего, кроме холода — и перепрыгнул на ближнее яблоко, выросшее до размеров неплохой капусты и принявшее вес мой легко. — Щука-карась! — сказал я очень громко и допрыгал по яблокам-великанам почти до самой двери… За спиной моей падали на пропавший пол новые плоды, неспешно. На месте вешалки виднелась сияющая, словно ртуть, картинка — дверца-ставенка, за нею ключик, самый обычный: сердечко на стебле, с простой бородкой. Ключик медленно вращался, словно в невесомости… Я протянул руку, толкнул податливую ставенку и забрал ключ.

— Чья потеря, мой наход… — буркнул я.

Что-то сверкнуло, пространство дрогнуло, будто дом наш налетел на рифы — я оглянулся. Яблоки висели, сияя сердечно, среди сплошного мрака. Далеко-далеко видны были тамбурные двери — одна из них светилась, будто за ней лишь только день…

— Гра почалась! — закончил считалку я и покатился вместе с яблоками по коридору, под уклон…

— Дож, лiм… — сказала, судя по всему, сова Стикса мне в ухо.

— Цибiлiм, — ответил я. Сова сняла с меня повязку.

Я сидел в кухне, на полу. С ключом в руке.

Осталось прикрутить его к Рутавенку, что я и сделал под шёпоты пряников.

— Гимарута гармала, — сказал я, торжественно, нацепив находку на рутку. — Во имя Ключа, Змеи, Луны и Сердца Иисуса, Святыни Божией. Прошу, хочу и требую. Защити, укрепи, направь. Речь проста и жертва чиста. Гимарута граволас. Слово сказано и дело сделано. Амен.

… Не так и просто запомнить все имена руты, конечно, но если поклониться ей и добавить сладкого, плюс, например, воск — дело верное, Альманах говорит о нём вскользь. А я считаю, что запечатывать обереги воском можно и нужно. Не всё же суровая нить…

XXV

… рыбчин, дыбчин, клек.

(считалка)

Скоро Михайлов день. Можно будет чудить. Хотелось бы и до того пошуметь, но помню — нельзя, ведь такое место в любое время. Звяк-брязь, и пока не выйдет ангельский князь — увидишь-успеешь перед собою дым неверный, неупокойц с семи холмов и взгляд иной, чужой, змеиный. Те глаза будут светлее моего правого — густо-медовые, с чёрточкой вместо зрачка.

А дальше всякое пойдёт — белые мухи налетят, сонные шёпоты явятся и непевные прибудут, а с ними вражья сила — вся из восьмого вэ.