Дни яблок

И поехали мы не на бал, а вовсе и домой. Зато нечаянная радость тут же — Михаил, старший мой, студент, приехал — был случай. Навестить, на святки…

— Про Юхимию слыхал, — ответил я. — Вроде бы так Килины Тимофеевны маму звали, в голодовку умерла…

— Совершенно верно, — ответила призрачная родственница. — Так и было. Царствие Небесное… И скажу тебе, Александр, пригодилась всё же ведьма.

— Ну… — начал я.

— Нет-нет, — заторопилась она, — ты выслушай сперва. В гражданскую вошёл к нам отряд расстрельный. Женщина там всем заправляла. Сразу же Александр Константинович схвачен был, и пытали его: дескать, говори, поп, где золото церковное. А он людям раздал всё на сбережение, грабежи ведь неистовые были… Ну, так вот, золота не добившись, озверели. Решение пришло: расстрелять.

А я дома была, что предпринять не знала. Взяла несессер его походный, иконку туда положила, открытку рождественскую, чуть денег, цепочку от часов и отросток с розанного древа. Уж очень он его любил… Думала: доберусь до темницы — передам. Мучителям в ноги упаду, вымолю хоть что-то… Да где уж…

А тут Ивга. С чёрного хода.

— Ходiмте, панiматко, швидше, — говорит. — Маю казати[116].

Я на неё внимательно глянула, и ноги подкосились.

— Нема коли сидiти, — говорит. — Ходiть, ходiть — я проведу до рiчки. Там дуб. Сядемо й пiдемо рiчкою, слiдiв не знайдуть. Biдвезу вас на Приплав, бо тутешньому буттю вже край. Зовсiм. Дiвчат одягнiть, взуйте — та по цьому. Тут все скрiзь вода вiзьме… Така буде вiддяка. Тiльки нiчого не берiть з речей[117].

— И я не послушалась, — вздохнула прабабушка Анна. — Взяла несессер с собой. Машинально. Девочек, безусловно, разбудила, одела-вывела, к реке спустились, в дуб сели, в лодку-долблёнку. Пока ехали, Ивга мне все сказала: что привели Александра Константиновича расстреливать в овном исподнем, босого, избитого… А холод накануне упал лютый… Комиссарша командует, а ружья не стреляют, раз. другой, третий… Был приказ: поленьями забить… Долго не решались… Да победил зверь… В тот раз. Закидали до смерти. А он перед тем им колядную песенку пел, вот эту. «Он сказал им: „О, не бойтесь! Всему миру радость ныне…“»

— … Вы пойдите, посмотрите, — пробормотала.

— Значит, знаешь, — обрадовалась она. — Славно!

Чай остыл, и огарки трещали из последних сил.

— Теперь так скажу. — заторопилась дама. — Вы не бойтесь, как ангел сказал… Александр Константинович мученичество принял… — она вздохнула. — Теперь на горнем небе он. Нескоро и увидимся. И на каждом из вас, потомков, — семь благодатей, — сказала она. — Вот это важно и запомни. Пригодится… На этом кланяюсь… Саша…

— Саша? — сказал телевизор, и свет его медленно истаял. — Саша! Опять ты в кресле спишь?

Я похлопал глазами. Надо мной стояла мама. В ночнушке и халате.

— Ну что за психозы снова… — сказала мама. — Устроил кротовню и уселся неумытый. Отправляйся к себе немедленно!

Так я и сделал. Со свечкой.

«Оленьи рога, подвешенные над дверью, отпугивают змей». — Альманах лежал развёрнутый и, если бы мог, воспроизводил бы написаное в звуке и цвете, но пришлось только пыль пускать, увы. Это я ему и сказал… Перед сном.

… Мост выглядел ненадёжно. Ангел — печально. Всё утопало в молчании и космах — тумана ли, мглы, а может быть, и пыли. Кто знает, какая она здесь… Я заметил под ногами своими кое-что, нагнулся, чтоб поднять, — и не смог. Ключ был внутри камня… И следующего… И следующего за ним тоже. Я переходил от одного к другому, дальше и дальше… насовсем, навсегда, на ту сторону…

С детства нахожу ключи — просто так, на улице. Безбрелочные, беззамочные и даже ригельные. У них хозяев нет, да и дверей от них не осталось. Это ключи бездомные. От пропажи. Несколько, очень старых, купил на барахолке. Пару на Торге. Но это редко. Лучше ключей-найдёнышей только подаренья.

— Чья потеря? — спросил Ангел. — Забыл спросить…

— Мой наход, — вздохнул я. — Ты мне снился, — сказал я ему.

— Такая служба, — ответил он.

— По-другому снился, — продолжил я. — Ты был как не ты — не злой и не красивый, не на мосту — на лестнице, и без копья, но с ключами на поясе. Полным-полно ключей… Даже и звякали, мелодично. Ещё имя твоё звучало во сне, простое к тому же: Ян или Абель, но точнее не вспомню. Некоторые ключи ты крутил на пальце, по очереди. Нехорошая привычка. Школярство.

— Не моя, — ответил Ангел из-под низких туч. — Но брата моего.

Из-за левого плеча…

— Ну, конечно, — осознал и раскаялся я. — Что не ясно… Там ещё бузина была и… вот… Сидела одна под бузиной, во сне. А у меня так болело под лопаткой — страх! И она говорит: «Дай гляну», — и руку тянет. Но я ж знаю — таким спину не показывать. Если лопатки дороги, как память. Уже и кланялся и извивался. А она: «Да чего ты, всё будет хорошо!» А я даже и не знаю — кому?