Дни яблок

— Ну, да… — со всевозможными ужимками вздохнула мама. — Ну, да… Но, когда всё ясно стало, то была неясность, как оформить… И тут вмешался случай… Ада…

— О! О-о-о-о-о… — сказал я. — Ну да…

— Да ты послушай, — досадливо сказала мама. — Аде посоветовали сильную ворожку, тут внизу, на Гончарах, она и пошла… Хотела средство найти, чтоб папа вернулся. Сорок третий год был, некоторые уже и возвращались… Бабушка поначалу вразумляла: «Пост нужен здесь или же молитва от сердца», — но Ада всю жизнь поперёк… «Пионерки, — говорит, — на пост не молются!». И к ворожке. Ну, та ей и сказала пионерский как раз рецепт: взять тетрадь в линеечку и написать сто раз желание, потом на крыше сжечь ночью, молча и развеять всё. тоже молча… И пока пишешь: молчать.

— Смертельное испытание, — в восторге прошептал я. — Как она не лопнула?

— Тоже интересно, — отозвалась мама. — Но справилась… Правда, говорила во сне… А потом… Я была на Сенке. Суббота, зима. Декабрь. Дни совсем короткие. После школы на минутку заскочила, сказали — придёт точильщик, а у него случались ножнички, мне бы взять. Он ещё такой был душевный человек, уступал в цене. Сиротам всяким вроде нас. А тут Ида, сияющая вся. «Выбрали старостой класса», — говорит. «Ответственно», — отвечаю. А я уже старостой была, знала, что там как… интриги все эти… Только хотела объяснить, как она мне. «Ты знаешь, что Ада с биологом поругалась?» Я даже и не нашлась, что сказать.

Ада в вечерней училась, под угрозой исключений. Был у неё там враг биолог — то разборчиво писать заставит, то отсадит, чтоб хоть что-то заучила, то до крайностей доходило — в библиотеку послал. Ну вот, она ему нахамила, плюнула в него и из школы сбежала… И Ида рассказывает мне, как искала эту Аду, как на вокзале обнаружила, а на бобочке — клоп!

— Где-где клоп? — поинтересовался я.

— На бобочке, — пояснила мама. — Шили тогда такое, невнятное — мальчик-девочка, куртка-пальто… Лишь бы не дуло. Аде пришлось из какой-то шинели, но с котиковой оторочкой, и мне создали из тех же обрезков, но шинель в основе, котик минимально, зато наглухо… А себе мама пальто «от солнца» перелицевала и подбила пухом, драп был у неё такой… многократный.

Ида была мелкая, ей наспекулировали какую-то кацавейку зелёную, и бабушка туда верблюжью шерсть присочинила. Так Ида стала, что броненосец, сначала сама идёт, после пальто движется. Но не жаловалась. Мы с ней много этой шерсти навытягивали из нутра, и шапочки себе связали, кстати, тёплые… И вот она мне посреди Сенки живописует, как они этого клопа сняли, в кассу бросили, и Аду увести удалось.

— А клоп, значит, до сих пор там, — заметил я. — На билетах… Теперь многое ясно…

— Что б ты понимал, — в сердцах сказала мама. — Вот я её слушаю и вижу: подходит сзади к нам Ада, вся перекошенная, а за ней военный какой-то, высокий… Ну, у меня чуть сердце из груди не выскочило… А Ида говорит, руками машет. Потом на меня посмотрела, повернулась. Дальше слышу, замолчала… Задышала странно, вроде выдохнуть не могла, и вся затряслась.

— Я как-то упал с вишни на спину, — встрял я. — Было то же самое!

— Так вот, — продолжила мама. — А потом как крикнет: «Тателе!» — и головой об лёд… Навзничь! А он стоит и плачет, и люди вокруг тоже… С таким трудом подняли Иду, едва в себя пришла… Пошли к нам. На лестнице обнаружилось — полноги у дяди Бори нет. Оторвало снарядом, потом сказал, большая кровопотеря была. Наводил мост. Всю войну мосты наводил… А ведь до войны, смешно сказать, был садовник. Да и как вернулся — тем же занялся. Не сразу. Там отдельная история… Поначалу была тоска страшная, порывался пойти домой, а я не рассказала! В дом их попала бомба, и сгорели все три этажа, с Пасечниками вместе, не смогли вырваться, люди сказали: «Завалило барахлом». Они при немцах шмальцевали, разведывали про евреев, полицаев приводили… Но чаще немцев, те премию давали — вещами. Такой ужас… Она когда шла к себе — многие шарахались, она же веселилась… А ещё учительница… Так вот. Дядя Боря ходил, смотрел… А там отправился костылями греметь по приёмным, звякнул медалью, посурови́л где надо — и прописали его у нас, вместе с Идой, спасибо, хоть коммуналку не сделали… Ну, вот, а мама в интересном положении, но незаметно ещё. И… Я думаю, что Ида проболталась. Дядя Боря маме предложение сделал: так и так, детям нужен отец, законный. Мама, думала-думала, похоронку папину вертела в руках… Как нас освободили, так сначала эта похоронка, а потом дядя Боря… И согласилась. А летом родился Феликс… Как дядя Боря носился с ребёнком этим… Бабушка чуть в грех осуждения не впала…

Потом много чего было — он даже квартиру поменять хотел. На другой берег ездили, смотрели, но мама восстала. «Опять, — говорит, — Волчья гора! Сколько можно!» Ну, ведь они там с папой до войны жили, учительствовали при строительстве рабочего посёлка. Я там родилась, помнишь, говорила — трамвайчик бегал из города в Ровары, у него были станции, наша так и называлась: «Волчья гора». Ну, после немцев там только пепел, конечно. А потом восстановление было, вот и…