Дни яблок

— Мораль проста, — сказала Сова, — мызу сожгли, да вот вдовы или тела её не досчитались. А на второй день Рождества, когда так сладко спится — всякая постель свежа, пахнет лавандой и ясным утром, — море пришло в город… Говорят, мёртвые мстили, говорят, море призвал найдёныш из своей неглубокой могилы, говорят — он очень смеялся, когда волны добрались до церкви… Говорят, потом сказали: «Ангел прогневался». И говорят, и говорили многое, да что теперь узнаешь.

… Я вновь дёрнул «сверкалочку». Она зажужжала и явила несколько искорок…

— Как будто сверчок, — сказала Эмма и прислушалась. Прислушался и я. «Не я» насторожился — один-в-один. И даже пасмы[168] волосьев грязных преобразил, ну всё, чтобы уподобиться… Чтобы одно лицо. Чтобы пролезть в живые…

— Ты спрашивал про кислинку… и остальное… — начала Эмма. — Расскажу. Тут всё просто. Главное — работать с каждым слоем правильно. В этом рецепте всё требует особого отношения. Для начала надо взять кило антоновки. Зелёных, кислых яблок. Восемь яиц. Двести грамм масла сливочного, полкило муки и чуть больше чем полкило творога. Соду: половинку чайной ложечки, ваниль, соль для вкуса. И один стакан сахара…

Мы со Стиксой слушали внимательно, «не я» качался на стуле и забыл моргать.

— Замесить не круто тесто, раскатать, — вела своё Эмма.

— Это тот рецепт, где белки в холодильнике?

— Да! — оживилась она. — Правильно! Забыла сказать! Ну так вот… Это ведь только первый слой. Берём четыре яйца. И сметану ещё двести грамм, только не из ванночек, а нормальную, жёлтую. Соду надо погасить…

— А как же…

— Замесить надо некрутое тесто… Раскатать, разложить на противень… Ты знаешь, что надо делать с противнем?

— Мыть его противно, — ответил я. — Но перед выпечкой надо смазывать, а то пристанет.

— Во второй слой, — сказала Эмма, — идёт тоже больше чем полкило творога, желтки, четыре штуки. А сахар по вкусу. И ваниль.

— Она невкусная, — заметил я.

— Ты бы снял ботинки, — отбилась Эмма. — Они пыльные. И тебе в них жарко.

— Да… — ответил я. — Правда ваша.

Но не послушался.

— Всё это хорошо растереть вилкой и нанести на тесто… ровным слоем, — продолжала Гамелина-старшая всё тем же приятным голосом. — И третий слой. Чистишь кило яблок, кислых и зелёных… Антоновки. Вырезаешь сердцевинки, тоненько режешь, пластинками. И красиво кладёшь на творог.

— Ну и всё будет кислое, — заметил я. — Хотя красивое.

— Присыпь сахаром… Если совсем зубы сводит. И в нагретую духовку на полчаса. И можно приступать к четвёртому слою… Он на виду — значит самый важный. Остались восемь белков, ты помнишь?

— А как же. Пока печем — они в холодильнике, — ответил я — Мерзнут.

— Их надо достать, — кивнула Эмма. — И взбить. Стакан сахарной пудры всыпать.

Будет густая пена, чтобы не стекала с ложки, — сказал я.

— Вытащить пирог из духовки, выложить слоем взбитые белки, а потом назад его — выпекать, чтобы белки стали чуть кремового цвета, но не пересушить. Пирог готов, если на нем, остывшем, на белках проступают такие капельки…

— Похожие на янтарь, — ответил я.

— Значит, удался, — подытожила Эмма.

— Давайте я вам погадаю, тётя Эмма. — предложил я. — Вы мне рецепт открыли наконец-то. Весь. Столько нюансов… Янтарные капельки и всё такое…

— Что же, — ответила Эмма. — Попробуй, почему нет. Я, правда, в гадания не верю. Мне как-то гадали… И все чепуха. Давно дело было.

— Давайте левую руку, — сказал я. И вытащил из кармана пряслице.

Она протянула мне руку, улыбнулась.

— Нужно провести по ладони золотым крест-накрест. — зачирикал я. — У меня, конечно, золотого нет, — и я сделал крошечную паузу. — Проведу чем найду уже…

И начертил пряслицем крест, прямо у неё на ладони… Ведь так было положено ещё до меня.

… Я успел увидеть тьму беспросветную и чёрный холод. Затем дождик, дым и дюны, потом кривые сосенки на скудной почве. И босоногую белобрысую девочку в чёрных лохмотьях, на песчаной дороге. Странного вида… Надо всем граяла туча воронья…

— Не ходи мимо, возьми камушек, — почти пропела девочка и протянула кулачок в мою сторону. — Смотри-смотри ясно… — сказала она и разжала кулак.

На высохшей, тёмной, разлапистой, словно коряга, ладони лежал янтарик, крупный…

— Нет, — сказал я, — не возьму, смотреть не стану, как пользоваться им — не знаю.

— Я научу, — легко пропела девочка. — Смотри-смотри ясно…

— Не проси, не жди, не стану, — бойко ответил я.

— Зря ты так… — с заметным сожалением сказала девочка и протянула ко мне вторую руку — длинную, сухую, морщинистую, почти чёрную — коряга-корягой.

Я ощутил, что ветер близко, сильный ветер — он явился из-за дюн и подталкивал меня. Сверху посыпались на меня вороньи перья — чёрные и маркие, что сажа. А снизу завился тоненькими пыльными бурунами песок на дороге.

— Я научу… — с нажимом повторила девочка. — Тебя… Ценить неоценимое.

— Ты про рыбий мех? — переспросил я, и показалось мне, что корявые сосенки придвигаются всё ближе.

— Я о времени… — гулко сказала она.

— Смотрю, — прокашлял я, — ты почти потеряла лицо!

И действительно — лицо её под молодыми, светлыми, лёгкими прядями, темнело, вытягивалось, затем пошло морщинами словно рябью…