Дни яблок

На самом деле Книга желаний — это тетрадь, за девяносто шесть копеек, толстая то есть. Такими обмениваются, дают друзьям, одноклассникам или соседям-одногодкам. Девочки пишут стишки туда, рисуют. Анкеты придумывают. Вроде: «Он был сегодня в школе? Он был один? Ты красивая? Какие у тебя волосы?» — и такое всякое, а потом придумывают ответы: он тебя поцелует или смотрит, но стесняется. Дальше страничку заворачивают, вставляют в неё картинку или анкетку, и передают дальше. Ещё в них, в тетрадях этих, пишут песни — не наши но нашими буквами. Или про чертополох…

В моей первой Книге желаний были вкладыши, придуманные азбуки, шифр, схемы секретиков во дворе и карты городов, где я не буду никогда. А потом настал Альманах…

— Так, — сказал я. — Смена караула… Дай-ка мне душу вина… И пусть всё получится.

— Ну, пусть, — тоненько сказала Аня. — Пусть…

Я вернул полутазик на стол, долил спирта — чтобы жидкость коснулась «рта и очей», набросал срезанную со спичек серу, подсыпал ладана и поджёг. Конечно, с нужными словами.

— Это же «Гиацинт»? — вдруг спросил Жук Брондза. — Хорошее заклинание.

Я уколол палец, и капля крови полетела вниз…

Среди шума серы и беззвучного синего пламени вдруг открылись глаза — обычные, птичьи. Ну, может немного больше, чем… Прямо в черепе.

Конечно же, пришлось мне дунуть в пламя, плюнуть на череп и кинуть в спирт монетку, вороны любят блестящее.

— Зачем я здесь? — спросил череп, плохо копируя мой голос.

— Чтобы отвечать, — сказал я, — как можно яснее.

— Мне не нра… — начал череп.

— Это ненадолго, — успокоил я его. — Итак, что грозит мне больше всего в настоящее время, отвечай.

— Смерть, — очень отчётливо сказал череп.

— От старости? — шумно ворвалась в процесс сова Стикса, и несколько её перьев угодили в пламя.

— Выиграет отстранённый, — довольно любезно ответил череп, поводя клювом вслед скручивающимся на дне таза пёрышкам.

Я спихнул Стиксу со стола.

— Опасность ближе, чем… — начал череп.

— Ответь просто, — перебил его я. — Где ключ к решению?

— Было! — крикнула Стикса и закашлялась.

Пламя начало гаснуть, и, среди последних язычков его и синеватой дымки ладана, череп произнёс: «Вниз, к востоку от ворот».

Потом всё кончилось, померкло, и кость распалась в белый пепел.

— Мне понравилось, — сказала рассудительно Гамелина. — Как в кино, просто. Но где монетка?

— Унёс с собой, — ответил я. — На ту сторону. Там же клюв ого-го, не всё щёлкать без толку, — и я сурово посмотрел на сову.

— Пахнет копотью, — задумчиво сказала Аня. — Я поэтому все эти палочки сандаловые и недолюбливаю. Жжёшь, жжёшь… Думаешь — Индия вот-вот, уже сейчас… Ганг! А оно просто как листья спалили.

— А у меня ностальгические чувства всякие-такие. Особенно если яблони ветки жечь или там можжевельник, например. Такой дух…

— Значит, красной смерти ты не боишься?

— Почему красной?

— Если пальцы поднести к свече, они красные на просвет.

— И носовой хрящ, наверное…

— Никогда не видела.

— Я очень боялся в детстве, — ответил я, — даже снилось… Что-то мучительное, в огне… Всё лопается, жир наружу, волосы горят — запах ужасный. Потом ожог четвертой степени, болевой шок, обморок; смерть, наконец, и полный распад костей.

— Очень физиологично. Отвратительно и перестань сейчас же!

— Да, мне тоже хотелось бы эстетики… Например. одеколон с запахом пепла…

— Какого?

— Что «какого»?

— Ну, чьего пепла?

— Почему именно чьего… Вишнёвого, например, или кедра Как ладан. А не гарь или кострище. Это ужас. Сразу крематорий виден.

— Даже думать не хочу о кремации, — нервно заметила Гамелина. — Говорят, от неё в гробу садятся. Жар корёжит.

— Дольше всего горит сердце.

— Я вот не хочу, чтобы мое сердце горело, — сказала Аня и глянула в останки птицы. — Теперь это можно выбросить?

— Надо истолочь и в землю, — ответил я. — Это пять минут, быстро и просто.

— В смысле — в землю? — удивилась Аня. — На улицу нести?

— Да зачем, в Ингиной комнате лимон растёт, в горшке — вот туда.

— Хм, — сказала Гамелина в ответ. — Но надо очень хорошо вымыть миску эту, от копоти…

— Ничего сложного.

— Может, скажешь ещё, где мои очки, — вздохнула Аня. — Или опять нужен спирт?

— Я и без спирта могу сказать: там, где положила. Но слова любви ты услышишь и без них…

— Чьи же? — явно развеселилась Аня. — Слова…

— Наверное, мои, — ответил я и подхватил её на руки.

— Я бы хотела уточнить, — начала Аня…

— Я бы тоже хотел, — не дал договорить ей я. — Очень… Будут наводящие вопросы.

— Это не больно? — тревожно спросила Аня.

— И это мы выясним тоже, — заверил я её и унёс.

В комнате моей пахло травами, немного ладаном и чуть-чуть — искомым спиртом. И было почти темно. Задёрнутая штора, осень, три часа дня. А где-то полночь…