Дни нашей жизни

Учителя-предметники сидели за длинным вытянутым столом с общим выражением дикой усталости и равнодушия на лицах. Им хотелось домой. Во главе стола была директриса, рядом с ней – наша классная.

Мы со Славой сели с другого конца стола. Все присутствующие воткнули в нас свои глаза.

– Ну? – ядовито выговорила директриса.

– Что? – не понял я.

– Что надо сказать?

– Что?

– Что надо сказать, когда входишь в кабинет директора?

– А, – дошло до меня, – здрасте.

– Думаю, ты понимаешь, по какой причине тебя вызвали, – продолжила директриса.

Почему она так противно разговаривает?

– Объяснишь всем нам, зачем ты изуродовал своего товарища?

– Какого товарища? – усмехнулся я.

– Он еще и усмехается, – возмутилась директриса. – Товарища по классу!

– Товарищ по классу – это не всегда товарищ, – заметил я.

– Не паясничай, ты сейчас не в той ситуации!

Слава наклонился ко мне и одними губами произнес:

– Не беси их…

Я вздохнул. У меня уже сто раз спрашивали, почему да почему. У инспектора и в участке я либо молчал, либо говорил что-нибудь невнятное про конфликт из-за «недопонимания». Но на педсовете подумал, что надо сказать про Антона. Что Илья задирал Антона, а я вступился. Я даже почти сказал это, но остановил сам себя: это же неправда. Не Антона я защищал. Я что-то свое защищал.

– У Ильи очень много предрассудков, – ответил я. – Мне это стало неприятно.

– Каких предрассудков?

– Он гомофоб.

Учителя переглянулись. На какое-то время в кабинете повисла пауза. Я услышал, как Слава рядом со мной едва заметно вздохнул.

– Что это значит? – наконец спросила директриса.

– Это значит, что он ненавидит гомосексуальных людей, – спокойно объяснил я. И даже удивился, как у меня так спокойно получается. – Оскорбляет их, унижает, высмеивает.

– А тебе какое дело?

От этого вопроса я ощутил безнадежность. Было понятно, что никому я тут ничего не докажу, не смогу объяснить. Но совсем молчать было тоже тошно. Поэтому я продолжил говорить правду:

– Он сказал, что мой отец спидозный, потому что гей.

– То есть ты избил Илью, потому что он назвал твоего отца… геем? – На последнем слове директриса замялась, будто бы оно неприличное.

Я покачал головой:

– Нет. Потому что он назвал его спидозным. Да и в принципе всех геев, и мне не понравилось, что он использовал в качестве оскорбления такое слово. СПИД – это болезнь, а не шутка.

– То есть просто поэтому ты его и избил?

Меня царапнуло это «просто». Для нее случившееся было ерундой, ничтожным поводом для обиды. Я не стал ей отвечать.

Тогда она посмотрела на Славу и спросила, знал ли он о настоящей причине. Слава сказал:

– Нет, в первый раз слышу.

– И что вы о ней думаете?

Мне казалось, он скажет, что это дикий и безнравственный поступок, что он разберется и повлияет на меня. Его так Лев учил накануне. Сказал, что на педсовете все будут рады, если мы раскаемся, и отпустят нас без мучений.

Но Слава ответил:

– Думаю, это справедливый повод для злости.

– Что? – прыснула директриса. – Справедливый повод, чтобы избить до полусмерти?

– Я этого не говорил. Я сказал «для злости».

– Вам не кажется странным, что его вообще волнует эта тема?

– Нет, – просто ответил Слава. – Мне кажется странным, что она не волнует вас…

– Меня?! – перебила она его с возмущением.

– Подождите, я не договорил. Значит, вас и многое другое не волнует. Расизм, национализм, ущемление прав. Это грустно, потому что вы руководите школой, которая каждый год выпускает сотни людей во взрослую жизнь, и эти люди формируют общество, в котором мы живем. То, каким оно будет, зависит от каждого, кто здесь работает. Выходит, вы способствуете невежеству, а его вокруг уже столько, что мы скоро все в нем утонем. Все, понимаете? Не только геи с иммигрантами. В обществе, в котором все друг друга ненавидят, нет никаких гарантий, что завтра расправа не случится над вами.

Директриса сидела с таким видом, будто она одним лишь усилием воли заставляет себя дослушать Славу до конца. На ее лице недвусмысленно читалось отвращение к нам обоим.

– Яблочко от яблони… – пробубнила она себе под нос. – Вот и плоды либерального воспитания. Сначала выступают за свободу, а потом убивают тех, кто с их взглядами не согласен. И первый несогласный у нас уже в больнице! Вы не про эту ли расправу?

Слава с усмешкой ответил:

– Вы так говорите, будто ваши слова меня как-то должны смутить. Или я должен начать извиняться и говорить, что не то имел в виду? Думаю, вы поняли, что я имел в виду, и извиняться я ни за что не буду.

– Вижу, мы не найдем с вами общего языка, – сухо заметила директриса. – Очень жаль.

– Мы можем идти?

– Всего доброго.

Из школы мы вышли молча. Лишь на выходе Слава кивнул мне: мол, молодец. И я ему тоже кивнул, потому что он тоже молодец.

Но потом случилось совсем неожиданное. Отец Ильи догнал нас на полпути и, почти без пауз, затараторил:

– Я хочу, чтоб вы знали, что у меня нет никаких претензий к вашему сыну. Мне не хочется этого говорить, но я бы Илью сам голыми руками придушил бы.

– Вы чего? – удивился Слава.

– Я ничего раньше не знал. А теперь мне рассказали: и про Антона, и про случай на дне рождения, еще и это теперь.