Дни нашей жизни

– Ты почему такая? – испугался я.

– Какая?

– Почти в слезах.

Она вдруг расплакалась совсем открыто. Я растерялся. Мне показалось, что я должен обнять ее и успокоить, но… Но она – девушка, а я – парень. И я не осмелился.

– А ты почему такой, Мики? – спросила она сквозь слезы.

– Какой?

Она не отвечала, только всхлипывала и судорожно вздыхала. Я подумал, что она, даже когда плачет, очень красивая. И улыбнулся этим мыслям.

Она заметила мою улыбку и вдруг зло спросила:

– Что? Радуешься тому, что ты такой хороший?

– В смысле?

– Ты – хороший! – с претензией выкрикнула она, будто бы это плохо – быть хорошим. – Вежливый, красиво ухаживаешь, стихи читаешь! Ты не поцеловал меня ни разу! И сейчас тоже… Что, даже не притронешься ко мне?!

– Я не знаю… – нерешительно ответил я. – Может, ты не хочешь, чтобы я прикасался к тебе…

– А ты прикоснись! – Она схватила меня за руку и положила ее к себе на грудь.

Меня бросило в жар, но Лена тут же откинула мою ладонь и продолжила кричать:

– Заматерись! Плюнь на асфальт! Один раз какую-то сволочь ударил – и то сожрать самого себя умудрился! Может, прекратишь? Что ты всех жалеешь, даже всякую шваль? Ты чего-то взамен ждешь? Или ты исусик?

На берегу было светло от яркой луны; лицо у Лены сделалось каким-то серебряным, и у меня от одного взгляда на нее подступило к горлу сладкое удушье.

Она вдруг сказала:

– «Я другому отдана, я буду век ему верна».

– Ты что, – произнес я, – встретила… «своего генерала»?

– Может, это не генерал, а настоящий Онегин. Не ты. А может, это вообще не «он».

– То есть?

– Это девочка.

Я опешил.

– Ты смеешься надо мной?

Она посмотрела на меня с вызовом. Глаза в глаза. И сказала:

– Не смеюсь.

– Лена, – с трудом выговорил я. – Если ты просто хочешь меня задеть, то…

– Да не хочу я тебя задеть! – перебила она меня. – Я тебе правду говорю!

– Какую правду? Ты два года назад говорила, что это противно! И где здесь правда?

– А мне в самом деле было противно! От себя! Я хотела переделать себя, понятно? Думала, что смогу!

Я выдохнул:

– Я тебе не верю.

– Ну и дурак!

– Почему ты тогда плачешь? Почему кричишь из-за того, что я не прикасаюсь к тебе?

– Да потому что ты правда невозможен! – Она говорила таким тоном, будто я ей очень противен. – Ты правильный до тошноты! Тебя такого ни одна девушка не вынесет! Я была уверена, что ты гей и что мы взаимно друг друга используем! Но ты ходишь за мной как привязанный, и я понимаю, что ты не врешь, ты не гей, а просто… дурак!

Я посмотрел в ее заплаканные глаза и понял: она не любит меня. Она смотрит равнодушно. И она всегда так на меня смотрела.

– Не сердись, – тихо сказал я. – Я и правда дурак.

– Ненавижу дураков, – прошептала Лена. – Ненавижу.

Ей, наверное, очень хотелось меня ударить. И я сказал:

– Можешь ударить. Если хочешь.

Но она только бросила на меня взгляд, будто прощальный, вытерла рукавом слезы с глаз и развернулась. Она уходила.

Я посмотрел вдаль, где на другом берегу озера виднелись жилые многоэтажки. Представил, что, если бы у меня был автомат, я бы выстрелил в каждое окно. Чтобы все люди проснулись в панике, решив, что это война, и кинулись спасать документы, деньги, детей, любовников, собак, драгоценности. И чтобы кто-то понял, что им спасать нечего. Некуда кидаться. И когда они поймут, что это не война, им придется всю жизнь прожить, понимая, что спасать им нечего.

И так мне стало зло и радостно от этого.

А возвращаясь к костру, я вдруг зарыдал. Совсем как в раннем детстве, когда ничего от слез не видишь. Я понял, что жил в какой-то сказке, где все видел так, как мне хотелось. Выдумал себе какую-то любовь. Хотя никто меня не любил. Никто. Захотели – использовали, надоело – перестали.

Я не смог успокоиться, даже когда дошел до своего отряда. Сел чуть поодаль и заревел. Заметив это, вожатая стала меня утешать и задавать вопросы. Даже спросила:

– Мики, у тебя что, кто-то умер?

А я подумал: «Да. Это я. Я умер».

In vino veritas

Утром я проснулся потерянный, уставший, с опухшими от слез глазами. Совсем другой, не вчерашний. И, умываясь, копался дольше всех, будто пытался отмыться от вчерашнего дня.

Когда я проходил через толпу ребят из своего отряда, то почувствовал, как за руку меня схватила Лена. Она попыталась подозвать меня к себе, но я показал ей средний палец и одними губами ответил: «Иди на хуй».

В столовую я шел позади всех, очень медленно. Подвернулся местный кот – я отпнул его от себя. Он противно вскрикнул, а я злорадно улыбнулся.

Ближе к обеду я понял, что оставаться там не могу. Не мог я больше видеть ее лицо.

Позвонил родителям и попросил, чтобы меня забрали. Слава долго пытался выяснить, что случилось, потом заметил, что до конца смены всего пять дней. Я разозлился:

– Скажи спасибо, что я звоню и прошу меня забрать, а не сам бегу. Думаешь, я не могу отсюда уйти? Могу, но тогда нашу семью окончательно объявят неблагополучной и возьмут на контроль, будешь каждый день общаться с органами опеки и участковым. Так что лучше не доводите.

И бросил трубку.