Дни нашей жизни

Прочитав, я резко опустил коробку обратно на стол. Страшно стало, я задрожал от необъяснимой тревоги. Понятно, что это от мамы и что, когда я коробку открою, все уже станет не как раньше. Я узнаю что-то, чего не знал все эти годы, и это изменит меня навсегда. Так бывает в фильмах и книгах. Даже подумал: «Лучше тогда не открывать, лучше мне не знать ничего».

Я отошел от стола, сел на кровать. Смотрел на эту несчастную коробку несколько минут. Все пытался решиться. И отступить уже не мог: я ведь знал теперь, что она есть, эта коробка с секретами.

И наконец открыл.

Внутри все оказалось очень упорядоченно: сверху лежал конверт, на котором было написано: «Начни с письма».

Глубоко вздохнув, я взял его дрожащими пальцами.

Письмо было написано четкими, почти печатными буквами:

«Здравствуй, мой сыночек. Я не знаю, сколько тебе сейчас лет, и не знаю, помнишь ли ты меня. Наверное, я теперь только неясный образ в твоих воспоминаниях, но это к лучшему.

Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, ты живешь со Славой, и я очень этому рада. Я и друзьям, и бабушке, и Славе – всем сказала, что хочу, чтобы ты остался с ним. Это была моя последняя воля, и я счастлива, что ее исполнили.

Я хочу, чтобы ты знал, почему для меня это важно. В первую очередь это важно для тебя. Если ты будешь взрослеть с ним и (я очень на это надеюсь) с его любимым человеком, то получишь непростой, но бесценный, уникальный опыт. Даже если иногда ты с этим не согласен, в будущем ты будешь благодарен за него. Извини, если я звучу как зануда, но это правда. За общественными ярлыками ты научишься видеть настоящих людей, но самое главное – ты научишься мыслить свободно. Многие люди к этому так никогда и не приходят, а ты будешь получать это, взрослея, и, хотя это очень, очень тяжело, оно того стоит.

Бабушка очень тебя любит, она бы тоже воспитала тебя в любви и заботе, даже не сомневайся. Но она бы никогда не научила тебя тому, что ты получаешь от жизни со Славой. Никогда. Ты бы вырос закостенелым, а я этого не хочу. У тебя огромный потенциал для того, чтобы вырасти очень мудрым человеком.

Жаль, что я не смогу наблюдать за этим.

Прочти, пожалуйста, все, что лежит в этой коробке. Может быть, позже, когда захочешь к этому вернуться.

Бесконечно люблю тебя, мой мышонок Мики. Надеюсь, ты не перестал выдумывать свои замечательные сказки?

Твоя мама».

Я заплакал еще на середине письма. Потому что почувствовал ту любовь, с которой писалось письмо и которую я совсем не помнил. И уже ничего нельзя было сделать, никак нельзя ответить на эту любовь. От этого плакать хотелось сильнее всего.

В коробке лежали личные дневники, розовый и зеленый, и стопка фотографий. Зеленый дневник датировался числами, когда маме было лет одиннадцать, а розовый оказался про меня. Как я родился, когда первый раз улыбнулся, каким было мое первое слово. Я не смог начать их читать, но пролистал.

И только в зеленом зацепился взглядом за одну из последних записей, которая заканчивалась словами: «Я хочу, чтобы они вдвоем воспитывали моего сына». А до этого речь шла о Льве, но вчитываться я уже не мог, потому что ничего не разбирал от слез.

Фотографий было много, но почти ни одну из них я до этого не видел. Где-то мама, когда еще была маленькой, где-то детские фотографии Славы или их совместные, а еще несколько фотографий, где я один и где мы с ней вместе.

До вечера я просидел дома, не отвечал ни на какие телефонные и дверные звонки и просто ждал родителей. Думал, что, когда Лев вернется, мы поговорим.

Но на самом деле мы только перекинулись парой фраз:

– Прочитал?

– Да.

– Ну вот…

– Прости меня, пап.

– И ты меня.

Мы даже не смотрели друг на друга. Почему-то трудно это было.

А перед сном я еще раз пролистал зеленый дневник, но больше обращал внимание на последние записи, когда мама уже болела.

В одной из записей она рассуждала:

«…Может, быть ребенком в однополой семье еще сложнее, чем быть геем: терпеть придется не меньше, только еще и непонятно, в чем виноват. Но я так хочу, чтобы он вырос человечным, что готова пожертвовать его беззаботным детством. Может, я не права в своих решениях, может, я плохая мать? Не знаю…»

Засыпая, я подумал: «Спасибо, мама. Это было лучшее решение».

Как я провел лето

Я понемногу читал зеленый дневник, но не по порядку. Мама хорошо писала, очень складно и красиво; у меня даже мелькнула догадка, что, наверное, таланты передаются по наследству. И от мысли, что мне от мамы передался не просто цвет глаз или волос, а целый талант, становилось очень хорошо.

Там же я наткнулся на запись о том, как она узнала, что Слава – гей. Ему тогда было тринадцать, как мне в то время.

А еще я узнал, что она верила в Бога, потому что она написала:

«Мне кажется, люди неправильно трактуют решения Бога. Я думаю, он послал мне такого брата, чтобы научить меня понимать, принимать, любить даже то, что раньше казалось мне диким. А теперь я знаю, что это не дико. Я помню брата с первого дня его жизни. Как я могу думать о нем что-то плохое?»

И еще, чуть ниже: