Дни нашей жизни

Раз десять мы столкнулись взглядами, прямо глаза в глаза. Потому что он тоже на меня смотрел. Правда, я тут же отворачивался, а он – нет, продолжал меня разглядывать, и я это чувствовал, и от этого вся ситуация становилась еще глупее. А еще у них там, в этом актовом зале, было жарко. Так жарко… Никогда раньше не замечал.

После занятий мы вышли из школы вместе: как-то так получилось, что рядом пошли. Он спросил:

– Тебе в какую сторону?

А мне вообще-то в другую сторону, совсем не туда, куда ему. Но я знал, где он живет. Я знал, куда надо показать, чтобы пойти вместе с ним. Именно туда и показал.

Он обрадовался:

– Пойдем тогда вместе.

Мы болтали о какой-то ерунде, уже и не вспомню о чем, и он еще несколько раз сказал, что я отличный собеседник, а мне казалось, что я весь какой-то поглупевший от его присутствия рядом. Когда мы дошли до его дома, он спросил, где мой дом. И я неопределенно махнул рукой: мол, дальше.

Тогда он сказал:

– Ну, я пошел. Пока.

– Пока, – сказал я.

Глеб вроде бы хотел отойти от меня, но вдруг спросил:

– Ты обнимаешься с друзьями на прощание?

У меня вообще-то нет друзей. Но я сказал:

– Да.

– Обнимемся?

– Да. – У меня вдруг голос сел. Ну почему, почему я такой неловкий и разговариваю как робот?

Глеб подошел ко мне, обнял за талию и прижался крепко-крепко. Я этого никак не ожидал. Я видел, как обнимаются друзья, даже девочки. Обычно они делают это за плечи. Родители обнимают меня за плечи. Бабуля обнимает за плечи. Даже Лена обнимала за плечи. А это что за прижимания?

Я стоял как истукан и ничего в ответ не делал. Ждал, когда он меня отпустит.

Потом мы еще раз сказали друг другу «пока». Я не дал ему понять, что посчитал такое объятие странным. Или приятным. Или волнующим. Я тогда сам ничего не понял. И ничего не сказал.

Безвоздушное пространство

Уже три недели я только и думал о Глебе, даже невзначай заговаривал о нем с другими ребятами в театральной студии, которые давно с ним вместе занимались. У всех о нем было разное мнение, но однозначно хорошее не было ни у кого.

– Он бабник, – сказала его одноклассница Саша.

А другая одноклассница, Аня, тут же поправила:

– Он не бабник. Просто в него все в классе влюблены, а он… Короче, нарцисс и мудак.

И они рассказали историю, как какая-то (очередная) девочка подошла к Глебу с трепетным признанием в любви, а он устало ответил ей: «Детка (да, именно так, он назвал ее деткой), вас так много, что у меня не останется времени на жизнь, если я вас всех буду любить».

Меня это царапнуло, будто бы меня отшили такой фразой. Хотя все впереди: еще вполне может отшить. Даже страшно было подумать, какое ничего мне будет предложено в ответ на признание.

Я сам не замечал, как думаю о Глебе в контексте романтических глаголов: «любить», «признаться», «отшить». А замечая, тут же одергивал себя: куда и зачем я лезу? Я же не такой. Это все не для меня. Если бы меня парни хоть сколько-нибудь волновали, я бы это давно заметил, и вообще мне Лена нравилась: даже сейчас, когда смотрю на ее фотографии, сердце замирает, так что мне просто что-то мерещится, надо поменьше о нем думать, и все встанет на свои места. Успокаивая себя этим, я подальше загонял неприятное, но навязчивое воспоминание о том, как разглядывал незнакомого парня на прайде и как сорвался, стоило тому снять футболку. Я сбежал, чтобы ничего, совсем ничего «такого» не подумать…

Время в театральном кружке проходило для меня в каком-то бессознательном состоянии. У меня все время бешено стучало сердце, и я даже думал: «Может ли человек умереть, если у него два часа подряд пульс под двести? Наверное, нет, я не слышал, чтобы от любви умирали». Ну вот… Я опять подумал: «От любви…»

– Мики, у тебя есть зарядка?

Это Глеб спросил. Но, когда он со мной говорил, я все слышал как оглушенный. А когда пытался посмотреть ему в лицо, чувствовал себя пьяным: очень тяжело было сфокусировать взгляд.

Он спросил, надо ответить. Но у меня скулы свело. Я не мог говорить.

Поэтому отрицательно покачал головой, хотя на самом деле надо было сказать: «Есть, но я уже отдал ее Маше, спроси, нужна ли она еще ей», но это слишком длинное и сложное предложение.

Поэтому чаще всего рядом с ним я молчал или отвечал односложно. Думаю, от этого я казался очень отрешенным и равнодушным, но внутри меня все кипело.

Татьяна Леонидовна сказала, что нужно за пару недель поставить небольшую сказку для начальной школы. И что участвовать должны все. Я представил себя в костюме зайчика или медвежонка и спросил:

– Могу я просто быть сценаристом?

– Отлично. – Татьяна Леонидовна хлопнула в ладоши. – Тогда с тебя сценарий сказки.

Я, конечно, три раза свою сказку переписывал, потому что все три версии не нравились руководительнице: слишком трагичные. В первой умерли все, во второй – главный герой, в третьей никто не умер, но всех настиг экзистенциальный кризис. Тогда я пошел по пути наименьшего сопротивления: взял чужую сказку и написал сценарий по ней. «Маленький принц» Экзюпери.