Дни стужи

Рядом на койках лежали или сидели такие же молчаливые потерянные люди. Но это поначалу они были такие растерявшиеся. Чем чаще на них надевали странные полупрозрачные шапки, от которых уходили вверх наполненные какой-то жидкостью трубки, тем сильнее они этого ждали.

Стеклянный Дед тоже ждал, и это ему тоже не нравилось. Он любил покой, а когда его привязывали к кровати и закрепляли под подбородком зажим, становилось беспокойно, в голове делалась щекотка, и он чувствовал, как улетает куда-то, превращается в бесконечную нить, которая сплетается с другими в крепкий, такой, что никому не разорвать, жгут.

Жгут этот уходил в страшную тёмную пустоту, которая простиралась в невероятной глубине-дали-выси, там, за разноцветными сияющими деревьями, полными звёзд.

Оттуда что-то пробиралось по этому жгуту, оно приближалось, и чем ближе это неизвестное было, тем страшнее делалось Деду.

Поэтому, ночами он вскрикивал, сучил руками и ногами, пытаясь избавиться от неумолчного стеклянного звона.

Непонятное движение по жгуту, частью которого все быстрее и проще становился Стеклянный дед усиливалось. Это было страшно и сладко, старик проваливался в позабытое детство, когда каждая вылазка за яблоками в соседский сад превращалась в такое сладко-страшное приключение. Но по-настоящему его пугала тьма.

Нет. Не так.

ТЬМА.

Приближалась очень холодная, целеустремленная, нечеловечески спокойная Тьма.

И он помогал ее приближать. Но сил противиться уже не было.

Слишком сильным стало удовольствие, он ждал нового сплетения, задыхаясь от сладкого ужаса, его трясло, как только в комнату входили люди с фонарями. Он сам ложился на кровать и послушно вытягивал руки по швам.

Этой ночью люди с фонарями вошли, когда все спали.

Они ходили между кроватей, обмениваясь короткими резкими командами.

Дед не понимал слов, но ему стало очень тревожно.

Невидимое стекло вокруг зазвенело громче.

Злым торжествующим звоном.

* * *

Кто-то из иноков попытался сказать Сергию, что ему с охраной лучше бы остаться в Приказе, затворить двери храма, но монах рявкнул на него так, что с ближайшей березки сорвалась снежная шапка.

После этого как-то само собой стало ясно, что Сергий едет на угольно-черном жеребце рядом со Старшим.

Вокруг них неслышно образовался круг охраны из черных иноческих полушубков и серо-синих — порубежников. Парни только переглянулись и поняли друг друга.

Заскрипели ворота, и первыми в зимний сине-золотой свет вылетели гонцы. Ушли чёрными точками по белому снежному полотну, только комья из-под копыт полетели.

Федул — только сейчас и удалось увидеться — хлопнул Стаса по плечу, да и умчался к порубежникам.

Еще поутру решили, что будут использовать только гонцов — знающие, которых в Приказе хватало, осторожно в ы ш л и в тонкие миры, и то, что там увидели, очень сильно им не понравилось.

Светлое пятно, окружающее город сужалось, его сдавливали фиолетово-черные, с оранжевыми всполохами валы, полые неясных теней, скользящих между реальностями тварей, и звуков, от которых даже у бывалого Ивана заныли зубы.

Надвигалось что-то такое, чего никто из присутствующих не помнил.

Глянув тогда, в зале, на Сергия, Иван окончательно понял, что монах тоже ведающий. И сила его такова, что сравниться с ним может, пожалуй, только Якут. Эти двое смотрели друг на друга, как старые знакомые, перекидывались короткими фразами, порой надолго замолкали, а потом понимали несказанное по одному скупому жесту.

При этом, Старшой, судя по его поведению, о знакомстве Шамана с Сергием не знал.

И сейчас смотрел на них оценивающе и чуть отстраненно.

Совсем интересно.

Но все это было неважно, это не хотели уходить остатки старых, уже отживших мыслей, которым не место было перед лицом того, что надвигалось на город.

Не на город, сам себя поправил ведун, на весь наш мир. Который и так плывет в Мироздании, похожий не то на полусобранную головоломку, не то на сломанную детскую игрушку.

Колонна всадников в черном вышла из ворот, перешла по мосту и рассыпалась на тройки и пятерки. Только вокруг Сергия и Старшого остался круг охраны.

Стас, Иван и Ниула с Якутом пришпорили коней и вскоре углубились в переулки города.

Подходить к обозначенным в бумагах Зарецкого усадьбам решили малыми группами, тихо скапливаясь в переулках. Добирались кружными путями, те, кто прибывал первыми, должны были ждать и наблюдать. Вперед отправили несколько групп опытных разведчиков в сопровождении полицейских агентов, хорошо знавших местность.

Их задача — бесшумно снять наблюдателей, если будет такая возможность. Это, конечно, было рискованно, никто не знал, нет ли среди них слухачей, но выбирать особо не приходилось.

После жуткой ночи город затих.

На улицах только настороженные патрули городской полиции, да из некоторых подъездов выглядывают мужики, иные с крепкими палками, а другие и с чем посерьезней в руках. На Москве народ ушлый, быстро сговорились с соседями, берегут своё добро от лихих людей, которые всегда готовы поживиться на чужой беде и выползают на поверхность в смутные времена.

* * *