Погода была совершенно февральской. На небе ни облачка, солнце яркое, хоть и осталось ему на небе считанные минуты, а, смотри ж ты, светит так, что от снега прыгают в глаза острые золотые звёздочки.
А снег, снег январский, лёгкий, пушистый, еще не слежавшийся. И лучи еще не греют, лишь скользят по серым щитам глухих заборов, высверками уходят обратно в небо, отразившись от стёкол занавешенных кружевными занавесочками окон.
От этого под стенами домов залегли глубокие тени, и не видно, как шевелятся иногда белые сугробы.
Пластуны осторожно ползли по сугробам в белых накидках, замирали, едва только чувствовали на себе чьё-то внимание. В пластуны подбирали только тех, кто умел ч у я т ь, растил и развивал в себе это умение с малых лет.
Вязальщиков высадили за первой линией. Ближе им идти было незачем, только Иван пошел рядом со Стасом, не обращая внимания на предупреждения Старшого и Сергия.
За ними заскрипел снег — рядом шагали Ниула и Шаман.
— Ты мне, Якут, потом много и долго рассказывать будешь, — сказал Иван, и снова сосредоточился на Верхнем мире. Ох, не боги там сейчас обитали. Или ушли Старые, Старшие боги, устали измысливать Яви, в которых хотелось бы жить, бросили их, как бросают яркие стеклянные шарики дети, которых позвали домой мамы.
Вот только забытые шарики-блестяшки подобрал кто-то недобрый, кому хотелось зажать их все в горячем, мокром от жадного пота, кулаке и держать, держать, сжимая все крепче, пока не застонет, не заскрежещет, лопаясь, хрупкое стекло.
Надо было прикрыть пластунов.
Иван смотрел в е р х н и м взглядом и то, что видел, его еще больше настораживало. Было во всем, что окружало отмеченные Зарецким усадьбы, что-то неправильное.
Они подрагивали, чуть плыли, вокруг них собиралось мерзко-зеленоватое марево, сквозь которое проглядывали смутные очертания фигур-аур тех, кто притаился в постройках. И было очень спокойно и тихо, хотя, весь остальной город казался Ивану взбаламученным, взвихренным, по нему ползли, терзая души, чёрно-фиолетовые змеи страха. Ширилась воронка смерча, спускающегося к городу.
А здесь — недоброе неестественное спокойствие.
Их ждали, за ними следили, и тишина могла кончиться в любое мгновение.
Но пока собравшимся ведунам порубежников и полиции удавалось скрадывать своё присутствие, укрывать подбирающихся к своим жертвам пластунов.
Позади раздались приглушенные голоса, Иван, не ослабляя п р и с у т с т в и я в Верхнем мире, оглянулся.
К сидевшим в кругу, чуть покачивающимся ведунам кто-то подошел. Его пропустили. Человек сел рядом. Иван узнал знакомую фигуру: Володя Сибиряк! На щеке запеклась кровь, шуба обгорелая, вся в подпалинах, но — живой!
В общий незримый узор, который накинули на свою цель ведуны, вплелись новые нити — успокаивающие, наводящие морок, усыпляющие…
Стоявший в подъезде заброшенного дома человек не помнил своего имени. Он ждал. Смотрел из темноты на улицу: — ему сказали следить и, если кого увидит, кричать. И ртом кричать, и молча кричать. Внутри головы.
Хасан показал — как. Было больно, но зато он сразу понял, как это делать, и теперь не боялся, что не успеет.
Ему надо было просто стоять, спрятавшись, и смотреть в открытую дверь. Всё видно было.
Только никто там не шел и ничего не двигалось.
У человека текли от яркого солнца слёзы. И от того, что он почти не моргал. Кинжал ему дали, а больше не дали ничего, сказали, что этого и так хватит, надо только смотреть, как следует.
Он и смотрел.
Он даже не почувствовал, как темнота за ним сгустилась и поднялась. Закричать внутри, как учил Хасан, он тоже не успел. Пластун плавно опустил обмякшее тело на пол. Ослабил х в а т к у, которой держал-окутывал мертвеца изнутри. Словно кошка полузадушенную мышку. Ощущение было — словно лёгкий шорох пронесся по замёрзшему подъезду.
Вытер кинжал о грязный ватник убитого и выскользнул обратно сквозь давным-давно выбитое окно. Слившись со снегом, пополз к глухому забору на другой стороне переулка.
Из-за забора слышались обычные звуки хозяйственного — заднего — двора. Заквохтала курица, тявкнула собака, зашебуршала какая-то непонятная живность. Скрипнула дверь, что-то забулькало, потянуло сырым затхлым запахом очисток.
Теперь только лежать и ждать приказа.
Ворота надо было брать сразу со всех сторон, и к ним-то подобраться было сложнее всего. Это стало ясно, едва Сергий и Старшой глянули на план, где монах очертил границы участков, найденных Загорцевым.
Прикинув, где можно поставить наблюдателей, послали пластунов. Белые призраки исчезли в сверкающем снегу, вязальщики сели в круг и затеяли свою сеть-обманку, сплетая разумы, прикрывая пластунов от недобрых сил и чужих взглядов.
Они чувствовали, как бесшумно обрываются нити жизней там, куда ушли пластуны, ловили в свою сеть беззвучные крики, которыми пытались предупредить обитателей усадеб умирающие часовые.
Нервы у всех были на пределе, поэтому Стас даже почувствовал облегчение, услышав со стороны усадьбы короткий отчаянный крик.
В какой-то момент дела должны были пойти не по плану…