До последнего солдата

– И я того же мнения. В плену вы оказались явно не лучшим образом.

– Скажите, ваш старшина владеет германским?

– Ни слова. В этом одно из его достоинств.

– Прекрасно. Тогда вот что… Мы оба – командиры рот. Ни моего, ни вашего командования здесь нет. Мы могли бы как-то договориться с вами. Я бы очень просил вас…

– Говорите проще, гауптман. Умоляете подарить вам жизнь?

– Нет, вы не так поняли меня. Не умоляю… как видите…

– Именно к этому я все и веду, – жал на психику немца Беркут. – Понимаю, что вы мудрый человек и конечно же попытаетесь спасти свою шкуру. Поэтому слушайте меня внимательно: вам вернут оружие, и через несколько минут вы, незамеченным, – об этом я позабочусь, – выползете из этого ущелья в долину и под нашими неметкими выстрелами доползете до своих. То есть героически вырветесь из окружения.

– Но, господин капитан…

– Успокойтесь, я не пытаюсь вас вербовать, не требую предавать Великую Германию. «Чудом спасшись», вы дадите своим солдатам два часа отдыха.

– Два часа, которые очень нужны вашим солдатам, чтобы укрепить позиции.

– Видите, как прекрасно мы понимаем друг друга. И еще… посты расставите так, чтобы охватить ту, левую, сторону плато. Видя ваших орлов, другие подразделения сюда не сунутся. Да и постовые получат приказ не пропускать. Кстати, ваш полк находится уже по ту сторону реки?

– Очевидно. Нас бросили в бой в то время, когда полк был на марше. Во втором эшелоне. Шел к переправе.

– Тем лучше. Через два, нет, лучше через два с половиной часа вы поведете своих солдат в атаку.

– Чтобы вы перебили их?! – возмутился гауптман так, словно он все еще мог диктовать свои условия.

– Зачем? Наоборот, во время этой атаки не падет ни один ваш боец. Вы очистите плато от троих моих убегающих бойцов, после чего сможете спокойно увести остатки роты к переправе, доложив, что, хотя и с большими потерями, но все же приказ выполнен: плато и коса очищены. Вполне возможно, что вас представят к награде.

– Но коса действительно будет очищена?..

– Пройдете еще метров сто от того места, где стоите сейчас. Ваши солдаты увидят реку и каменистую косу, на которой никто не стреляет и нет ни одного русского, поскольку они попросту исчезли. После этого вы уведете отсюда своих солдат с чувством исполненного долга.

Гауптман ошарашено смотрел на Беркута и молчал. То, что предлагал ему сейчас капитан, казалось совершенно невероятным.

– Должен признать, что вы предлагаете удивительный по коварству своего замысла план. По коварству… – зачем-то подчеркнул он.

– О нашей операции будем знать только я и вы.

– И все?

– Что «все»?

– Ну… Это все? – дрожащим голосом спросил гауптман, и Беркут понял, что тот не очень-то верит своему счастью. Заподозрил, что русский капитан попросту хочет пристрелить его, имитируя побег. Чтобы не отправлять в тыл.

– Вас не устраивает, что об этой операции будем знать только мы, два безвестных капитана? Хочется во что бы то ни стало впутать в банальную окопную историю еще и двух наших генералов? Нет, оба Генштаба?

– Но, видите ли…

– Война, господин гауптман, всегда творится капитанами.

– Кто бы мог предположить?! – даже у пленного начало прорезаться чувство юмора. – Рад слышать это признание.

– Генералы выступают в ней лишь в роли азартных игроков, маршалы – в роли крупье, а лейтенанты – в роли жетонов. Вот и получается, что рулетку войны крутим мы, ротные. И в этом вся ее прелесть.

Гауптман слушал Беркута, как обреченный – проповедника, невесть откуда появившегося и невесть что проповедующего.

– Интересная интерпретация войны, – признал он сдавленным голосом.

– Философствуем, понемногу. В перерывах между боями, конечно.

– Но я всего лишь хотел спросить, не выдвигаете ли вы каких-либо дополнительных условий.

– Каких еще дополнительных? Зачем?

– То есть вы уверены, что я сдержу свое слово?

– Хотите, чтобы я начал шантажировать вас? Уверять, что, в случае, если не сдержите своего слова, сообщу о вашем пленении, а затем о сговоре с русским офицером во время пребывания в плену?

– А почему я должен исключать такую возможность?

– Но я не стану прибегать ни к шантажу, ни к запугиванию. Мы – два офицера, двух уважающих себя армий. И мы так решили… Разве этого не достаточно?

– Вы не похожи на обычного советского офицера, – едва слышно проговорил гауптман. – Есть у вас нечто такое… бонапартистское.

– Только что мой лейтенант назвал меня Багратионом. Но и ему я тоже простил.

– А ведь, если разобраться, таким образом мы оба можем спасти в глазах и солдат, и командования свою честь, – пустился в рассуждения теперь уже гауптман, – я – свою, вы – свою. Причем сделать это самым благородным образом.

– Так, может, хватит обмениваться комплиментами? Солдаты нервничают. И мои, и ваши.

Германец оглянулся на гребень, за которым должны быть позиции его роты, но, так никого и не увидев, вновь обратил взор на Беркута. Андрею показалось, что он попросту боится испытывать свою удачу. Ему все еще кажется, что русский капитан разыгрывает какой-то фарс, и стоит ему двинуться в сторону гряды, как последует взрыв хохота.