До сих пор

А почему нет? — ответил я. Вот и снова мне предстояло выяснить, почему нет. Приготовления шли успешно. Четыре тысячи людей заплатили за участие по сотне долларов каждый. Я вознамерился быть капитаном одной из команд, а величайший игрок нашей страны по пейнтболу должен был стать капитаном команды наших противников. Я уже и до этого несколько раз летал на парапланах с мотором; в общем, попросту говоря, тебе на спину надевают семидесятипятифунтовый ранец с мотором, пропеллером и парашютом — и полетел. Это непередаваемые ощущения — я летал со стаями птиц, — но в то же время это может быть очень опасно; люди иногда погибают при таких полетах. Как правило, ты летишь на высоте примерно в тысячу футов со скоростью десять или пятнадцать миль в час, держа в одной руке рычаг газа, а стропы парашюта — в другой. При нажатии на ручку газа пропеллер гонит воздух в парашют, что и удерживает вас на высоте; когда вы ослабляете нажатие, мотор останавливается — и вы парите вниз и мягко приземляетесь. Теоретически.

Я взлетел приблизительно за десять миль до игрового поля. Было чудесное утро, и я придерживался русла реки Огайо. Высота была примерно шестьсот футов, но у меня начала потеть рука, потому что это снаряжение было мне незнакомо. Рычаг газа начал выскальзывать из руки — и высота упала до пятисот футов. И как раз в этот момент я заметил смертельно опасные линии электропередач рядом с рекой. Я стал потеть еще сильнее. Но я подумал, что в случае необходимости, смогу приземлиться в реку, ведь я хороший пловец — правда, потом я осознал, что не такой уж я хороший пловец с семидесятипятифунтовым мотором за спиной и накрытый парашютом. Я спустился до четырехсот футов.

Единственное, что удерживало меня в воздухе — это рычаг газа, и я жал на него мизинцем. У меня не было в запасе достаточной высоты, чтобы отпустить рычаг, а потом перехватить его поудобнее и перезапустить мотор — кроме того, я был слишком перевозбужден для такого фокуса. Так что я продолжал удерживать его мизинцем, давя на газ, насколько хватало сил, буквально борясь за свою жизнь. И внезапно я понял, что вот опять я по уши ввяз в еще одну зачем-я-это-делаю ситуацию. Зачем я рискую жизнью ради какого-то трюка?

Я с трудом преодолел реку. Взглянув вниз, я увидел тысячи людей, собравшихся ради этой пейнтбольной войны, они смотрели вверх, и только сейчас до меня дошло, что все они охвачены лишь одной общей мыслью: я убью капитана Кирка.

Смысл пейнтбольной битвы состоит в том, что надо набирать очки за выстрелы во вражеских солдат, захватить их флаг и застрелить командующего. То есть меня. Основное правило сражения — нет никаких правил: можно делать всё, что хочешь. Хочешь — обманывай, лги, делай, что угодно, лишь бы набрать больше очков. Вот, например, я устроил себе перерыв на обед, как вдруг в мою палатку заходит один из моих солдат — и признается, что на самом деле он вражеский шпион, засланный убить меня. Он переоделся в нашу форму, дабы пройти через наш кордон. «Но я не могу этого сделать, — сказал он. — Я люблю вас и не могу вас застрелить».

— Да можешь, — сказал я, и мы придумали план. Он взял меня в плен, и мы пошли обратно к его штабу. К несчастью, подходя ближе и ближе к врагу, я начал ощущать острую пульсирующую боль в левой руке. Это был сумасшедший день: после того как я пролетел на параплане, я потом полдня бегал по жаре, нося довольно тяжелую защитную одежду. С меня струился пот. Я сел в тени и прислонился к дереву. Мое дыхание становилось всё более громким и затрудненным. «Кажется, у меня сердечный приступ», — произнес я с удивлением.

Действо остановилось, ведь новость разлетелась быстро: у Шатнера сердечный приступ! Тут же отовсюду побежали люди. Где-то позади я слышал, как кто-то звонил в «скорую». В итоге и вражеский командир подошел, чтобы помочь. По нему было видно, что он очень обеспокоен. Он наклонился и спросил: «Как ты себя чувствуешь, Билл?»

— Прекрасно, — ответил я, с размаху бросая ему в грудь два снаряда, которые прятал в руке за спиной. — Попался!

Эй, послушайте, я же не виноват, если они забыли, что я актер. Капитан Кирк жив!

Дело в том, что по какой-то необъяснимой причине физический страх никогда не беспокоил меня так же сильно, как страх эмоциональный. Я никогда особо не волновался, что могу покалечиться, и в то же время я провел много бессонных ночей, боясь неудачи. Боясь, что не получу следующей роли, боясь, что не смогу исполнить свои обязательства. В такие периоды мои дочки называют меня Черный Билл, вроде: «У папы фаза Черного Билла», — имея в виду, что у меня мрачное настроение. Я удаляюсь и ни с кем не хочу разговаривать. К слову, после того как закрыли «Стар Трек», я прошел через один из самых трудных периодов своей жизни. Я не сильно волновался непосредственно о себе; я резиновый, я знал, что со мной всё будет в порядке, но я не спал ночами, думая о том, как мне содержать свою бывшую жену и трех дочек.