До свадьбы заживет

– Очень просто, – пояснил Тулькин. – Как только ваш Сашка поднял письмо, он сначала бросился к окошку, чтобы посмотреть, кто бросил письмо, но я уже к этому времени спрятался. Тогда он с этим письмом побежал в комнату. А я тогда обогнул вашу дачу с другой стороны, побежал домой, вынес на улицу стул и стал ждать. Слышу, у вас в гостиной телик работает. Минут пять сидел ждал. Вот, думаю, Сашка письмо принёс твоему отцу или матери. Вот они его прочитали! И вот в панике выскакивают на улицу, как ты обещал.

– Ну, а они что? – спросил я с нетерпением.

– Что они?.. Я сижу, а они не выскакивают!.. А телик работает... Детектив передаёт...

– А почему же они не выскакивают? – спросил я с каким-то чувством растерянности.

– Наверно, решили сначала досмотреть детектив, а потом уж выскочить?..

– Твоё счастье, Тулькин, – сказал я, сжимая кулаки, – что у меня руки связаны, а то бы я тебе за такие слова... Это ты бы, может быть, не выскочил, всё сидел бы у телевизора, если бы у тебя сына украли, а мои родители выскочат, вот увидишь, просто ещё мало времени прошло.

– Мало времени? Пять минут бежал! Десять ждал! Пять минут обратно! И ещё три минуты с тобой разговариваем! Да за это время весь наш дачный посёлок можно было поднять на ноги!

Я промолчал. В словах Тулькина была какая-то неприятная для меня логика. За это время в дачном посёлке, по моим расчётам, обязательно должен был подняться настоящий переполох. Но кругом было так же тихо, как и до моего похищения.

– Ничего не понимаю... – Я действительно ничего не понимал. – Почему же меня не выкупают?..

– А чего тут непонятного? Не стоишь ты шести тысяч. «Москвич» стоит, а ты нет.

– А при чём здесь «Москвич»?

– А при том, сам же говорил, что твой отец завтра должен выкупить в магазине свой «Москвич», – сказал горячо Тулькин. – Если твой отец выкупит тебя в первую очередь, то он останется без денег, и у него пропадёт очередь на машину, а если он выкупит сначала машину, то ты не пропадёшь, ты же сам написал, что находишься в безопасном месте.

– Значит, ты думаешь, что они сначала выкупят машину?

– Конечно, машину, а потом займут денег выкупят тебя.

– Что же, я должен на этом кладбище неизвестно сколько торчать?

Тулькин продолжал сидеть где-то там, уже в темноте, и сопеть.

- А ты знаешь, – сказал я, – как неприятно здесь сидеть?

– Тогда нечего заламывать за себя такую цену! Хочешь прославиться, сегодня же запроси рублей пятьдесят за себя, и хватит.

– То говорил, я мало запросил, теперь – много... А почему пятьдесят?

– Хватит с тебя, – объяснила мне темнота голосом Тулькина. Я обдумал предложение Тулькина и сказал:

– Ни за что! Надо мной же будут все ребята смеяться, что меня только за пятьдесят рублей выкупили... Сына Кеннета Янга за большой выкуп, написано, выкупили. Я думаю, что большой выкуп – это тысяч шесть.

– Твой отец не Кеннет Янг, и ты не его сын, – сказал Тулькин. – У них свои цены, у нас свои...

– Неужели им жалко заплатить за меня шесть тысяч рублей? – простонал я вслух.

– Ну ладно, Завитайкин, не расстраивайся... Сейчас я напишу ещё одно письмо, – сказал Тулькин. – Мы тебя в этом письме уценим, и твои родители тебя, может быть, выкупят. -Тулькин зажёг фонарик, снял перчатки и вытащил из кармана куртки блокнот и вечное перо.

– Чтоб меня уценивать!.. – сказал я. -Да ни за что на свете!

– Пятьдесят! – предложил Тулькин.

– Шесть тысяч! – сказал я. – Я эту цену для Тани назначил. Чтоб она знала, что я чего-то стою.

– Пятьдесят! – сказал Тулькин. – И ни копейки больше!

– Пять тысяч шестьсот! – сдался я.

– Пятьдесят! – повторил упрямо Тулькин. – Раз – пятьдесят! Два – пятьдесят! Три – пятьдесят!

Я не согласился.

- Всё! – сказал Тулькин. – Я выхожу из этого дела! Таскать по кладбищу доплатные письма! Ещё ноги переломаешь!

– И выходи! – сказал я. – Пожалуйста! Не заплачу! Выходи!

– Сам себя воровал! Сам письма писал! Сам их и подбрасывай! Знал бы, лучше телик бы смотрел.

– И подброшу! И без твоей помощи подброшу!... Телевизирь несчастный.

– А ты!.. А ты!.. – заорал Тулькин. – Ты... уцененный Ромео и Джульетта!

И здесь Тулькина как будто прорвало – как он меня только ни называл: и ливерной колбасой, и эскимо на палочке, и магазинным холодцом!.. А я всё время повторял спокойно только одну фразу:

– Если ты и вправду смелый человек, развяжи мне руки и повтори ещё раз, что ты мне сказал!

Но Тулькин все-таки продолжал поносить меня изо всех сил. И тогда меня вдруг осенило, и я подумал: с похищением, конечно, всё пропало, не бывать моему портрету в «Неделе», но появилась надежда прославиться по-другому... Это была прекрасная мысль, и мой портрет, кажется, может всё-таки появиться в «Неделе».

– Хорошо, – оборвал я ругавшегося Тулькина. – Если ты меня действительно ненавидишь, – сказал я Тулькину, – надень на мой берет свою кепку и дай мне доской по голове. – Я подумал, что вдруг после этого удара я, как та женщина-испанка, вдруг заговорю на чистом английском языке, и обо мне, конечно, сразу же напечатают во всех газетах! И я прославлюсь! – Тулькин, будь другом, дай мне доской по голове! Я это заслужил, Тулькин!