Добердо

Часть моего отряда во главе с Гаалом ремонтирует брустверы. В одном месте рядом с мешками вываливается полуистлевший труп. Пытаемся установить, кто это — итальянец или наш. В другом, на уровне человеческого плеча, в тени бруствера блестит кольцо. Что такое? Конец дула винтовки. Во время боя не разбирают, из чего возвести бруствер, швыряют все, что попадается под руку: бревна, винтовки, ящики, одеяла. Все это сейчас лежит у наших ног. Разбирая свалившийся бруствер, извлекаем сотни вещей военного обихода и несколько человеческих тел.

У Вермежлиано наши окопы идут выше неприятельских, итальянцы только местами добираются до нашего уровня, поэтому они очень беспокойны и стараются подкопаться под наши позиции. На этот счет они большие мастера. В течение одной ночи они могут вывести из своих окопов маленькое ответвление. Эти ответвления называются на Добердо кишкой или аппендиксом. Такой аппендикс может незаметно добраться до наших проволочных заграждений и причинить серьезные неприятности. Сегодня ночью Шпиц с половиной нашего взвода будет работать над сооружением контр-аппендикса. Наш аппендикс должен будет где-нибудь в середине междуокопного пространства настичь аппендикс итальянцев.

— Окопы дерутся, а не люди, — говорит Шпиц, и его бездумное юношеское лицо сияет от гордости. Мой помощник еще всей душой делает войну.

По сравнению с Вермежлиано высота 121 действительно кажется мне санаторием.

Возвращаясь к себе, еще издали вижу Новака, нерешительно топчущегося перед моей каверной. Новак — широкоплечий и, видно, очень сильный человек, но в нем есть странное уродство: кажется, что он родился нормальным высоким человеком, а потом какая-то сила природы сплющила его и придавила к земле. Новак грубый казарменный унтер, солдаты его не любят, но он, говорят, их не боится. Война для него — это устав, полевая служба и казарма. Заметив меня, он смущенно улыбается и с подчеркнутым уважением козыряет.

— Новак!

— Так точно, господин лейтенант.

Я несколько секунд думаю, что ему сказать. Ну, да с ним можно говорить только на языке устава, и на этом же языке нужно его хорошенько проучить.

— Фельдфебель Новак, вам известно, что устав не предписывает мордобоя?

— Точно так.

— На каком же основании вы ударили сапера Кирая?

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, для его же пользы.

— То есть как для его пользы?

— Ну, если, к примеру, дитя балуется, так отец должен его слегка наказать.

— Кирай не дитя, а солдат, фельдфебель не отец, а начальник. Согласно уставу — это так.

Новак в тупике, он не ожидал такого точного определения. Ведь на телесные наказания в армии смотрят сквозь пальцы, и, очевидно, я, защищая устав в этом пункте, являюсь исключением. Новак смущенно мнется.

— Фельдфебель Новак, — говорю я решительно, — обо всей этой истории вы должны подать рапорт командиру вашей роты. Можете идти.

Новак козыряет и поворачивается по уставу. На камне гулко отдаются его тяжелые шаги. За поворотом окопа я вижу сияющее лицо Гаала. Делаю вид, что не замечаю его, и, войдя в каверну, сердито захлопываю дощатую дверь.

В каверне пусто. Хомок куда-то ушел. Я стою в маленькой прихожей и электрическим фонарем освещаю вход в свое убежище. Это настоящая офицерская каверна. Глубоко врытая под камень, она кажется неприступной крепостью. Зажигаю свечу, сбрасываю ремни, и в эту секунду со стороны окопов доносится грохот взрыва. Свеча тухнет, я остаюсь в полной темноте. В поисках электрического фонаря сильно ударяюсь головой обо что-то твердое и острое, из глаз сыплются искры. В окопах слышатся крики, топот ног. Кто-то, тяжело дыша, останавливается перед каверной и открывает дверь. В полусвете я вижу, что наткнулся на каменную стелу, думая, что это выход. В открытых дверях каверны стоит батальонный вестовой. Он передает мне книгу приказов. Беру книгу, иду в каверну и, зажигая свету, спрашиваю:

— Что там случилось, Шуба?

— Итальянцы опять бросают «кошек», господин лейтенант. Во второй роте двое раненых.

Поправляю свечу и читаю приказ, на сегодняшнюю ночь я назначен дежурным по батальону. В книге приказов я должен указать место своего пребывания. Конечно, буду у Арнольда, ведь там телефон. Пропуск, пароль… Сколько формальностей!

— Шуба, заходите в каверну, ведь «кошки» летают, — кричу я вестовому.

Он не отвечает, наверное, не слышит. Ну, пусть немножко отдышится, — ведь ему, бедняге, пришлось бежать.

«Кошками» наши солдаты называют мины, которыми и мы, и итальянцы порядком досаждаем друг другу. В нашей позиционной войне окопы обеих сторон точно пристреляны, и надо постоянно быть начеку. Эти мины издают в полете особый, мяукающий и шипящий звук, поэтому их и называют «кошками».