Доблесть воина

Но встать ему не дали. Ухватили с двух сторон, усадили обратно.

– С чего ты взял, что мы шутим, маленький иудей? – ухмыльнулся щербатой пастью тот, что напротив. – Мы очень даже не шутим.

Маттах считал себя сильным. Да он и был сильным – слабых воинов не бывает. Но каждый из германцев был значительно тяжелее, и держали его крепко. Как бы рубаху не порвали. Рубаха хорошая, шелковая.

Из оружия у Маттаха был только кинжал на поясе. Ну и нож, которым он резал мясо. Нож сейчас лежал на столе. Можно дотянуться…

Уже нет. Тот, что напротив, уже оснастился здоровенным тесаком, которым ловко отбросил ножик Маттаха подальше.

– Вы смерти ищете? – поинтересовался хузарин.

– Не мы, – дохнул вонью саксонец. – Ты. Думаешь, кто-то расстроится, если один маленький иудей отправится в свой иудейский ад?

– Никто не расстроится, – сообщил здоровяк слева.

– И никто не узнает, – поддержал тот, что справа.

– Ты думаешь? – Маттах глянул на холопку, застывшую в трех шагах.

– Я знаю, – отозвался саксонец напротив. – Кыш! – гаркнул он на девку, и та порскнула прочь. Как заяц.

Саксонец захохотал. Потом бросил своим что-то по-германски. Маттах, конечно, не понял, но выражение лица саксонца ему не понравилось. Умей Маттах бояться, он бы испугался. Но бояться сын Машега не умел.

Соседи поднялись одновременно. И одновременно, без всякого усилия, выдернули Маттаха из-за стола. Хузарин изловчился и пнул одного пяткой в пах. Получилось плохо. Вскользь. Да и сапог на хузарине был мягкий, домашний.

Саксонец зашипел и стиснул плечо пленника еще сильнее. Хватка у него была что надо. Маттаху пришлось как следует напрягать мускулы.

Наверное, следовало закричать. Или хотя бы назвать себя полным именем.

Но гордость не позволяла. Какие-то вонючие наемники. Цена им – три стрелы. Или три удара саблей. Маттах всегда считал, что небольшой рост и малый вес – это хорошо. Коню легче, и попасть труднее. Да и ловчее на лошади играть, если ты невелик. Но сейчас он впервые пожалел, что не так могуч, как брат Илья.

– Не трепыхайся, иудей, если жить хочешь! – Саксонец сзади кольнул Маттаха в спину. – Продал Христа, так поделись с нами. Тогда отпустим.

Однако хузарин уже понял, что в живых его не оставят. Его бы уже убили, если бы не челядь в трапезной. Утащат подальше от лишних глаз и зарежут. Или удавят.

Надо закричать. Позвать на помощь…

Но стыдно! Так стыдно! До слез! Умереть и то лучше!

Помощь пришла сама. Они столкнулись прямо в дверях.

– Брат! У тебя, никак, новые приятели завелись?

Маттах выдохнул. Илья. И Гудмунд! И Рулав!

– Ты его брат? – удивился саксонец.

Одинаковым у Ильи и Маттаха был только пшеничный цвет волос.

– И я тоже! – пробасил Гудмунд, ухмыляясь.

Он любил пошутить. А вот Илья уже сообразил, что происходит нехорошее. Глаза его недобро сузились.

Саксонец-вожак выдвинулся вперед. К тесаку в правой руке добавился топорик.

У Ильи, как и у Маттаха, оружия с собой не было. Нож на поясе – не оружие. Потому наемник чувствовал себя уверенно.

– Не мешай, – примирительно произнес саксонец. – Это наша добыча. Мы его первые…

Илья ударил так быстро, что саксонец не успел пустить в ход оружие. Даже если и собирался. Раздался звук, какой бывает, когда булава или боевой кистень угодят в лицо. И саксонца снесло с дороги. А мигом позже тоже безоружный Гудмунд ухватил за бороду одного из здоровяков, державших Маттаха, ловко развернул, сцапал за сальную гриву, рванул… И уронил на пол со свернутой шеей.

Третьего достал сам Маттах. Выхватил кинжал, который саксонцы позабыли у него отнять, и всадил по самую рукоять в живот, без труда пробив жилет из толстой кожи. Хороший кинжал. Сам точил. Воткнул и провернул разок-другой. Здоровяк отпустил плечо Маттаха и заорал. У хузарина появилось было желание дать поганцу помучиться. Но он взял себя в руки, выдернул кинжал и ударил еще раз. В сердце.

Потом поглядел на друзей и попросил:

– Не рассказывайте никому, ладно?

– Так чего тут… – начал Рулав, ухмыляясь. Но получил локтем в бок от Ильи и заткнулся.

– Не расскажем, – пообещал княжич.

Он не понял, о чем просит не рассказывать Маттах. Сам он ничего постыдного в произошедшем не видел. Но брат просит, и этого достаточно.

– С этим что? – спросил Гудмунд, кивнув на саксонца под опрокинувшейся лавкой. – Добить?

– Пусть боярин решает, – махнул рукой Маттах, вытирая кинжал. Руки у него дрожали. Умереть он не боялся. Но умереть так, по-глупому… Отец, братья узнали бы… Какой позор!

Илья шагнул к ошеломленному саксонцу, пинком вышиб из его руки тесак.

– Боярин так боярин, – не стал спорить княжич. – Хотя правильней было бы его добить. Чтоб прочие запомнили, на кого можно хвост поднимать, а на кого нет.

Сам саксонец наверняка бы выбрал «добить».

Выслушав почетных гостей и опросив челядь, боярин принес другу князя Болеслава глубочайшие извинения. И даже предложил пять марок «за беспокойство», заверив, что преступники – не его люди, а просто проезжие вои, которые хотели наняться к нему на службу, но он им отказал.