Добрая фея короля Карла

– Однако это всего лишь твои догадки, Карл. Ведь нынче мир…

– С Англией, но не с Наваррой. Но ты, помнится, говорил о каком-то капитане[39] наемников, которые помогают Карлу Блуаскому в борьбе против Монфора.

– Его зовут Дюгеклен; он на нашей стороне и готов служить королю Франции. Да ведь я говорил уже.

– Помню; несколько сот рутьеров под его началом…

– Может быть, даже больше. Их там пропасть; чем еще им заниматься, если не воевать?

– Мне нужен будет этот человек, Гастон. Границы Нормандии оголены, их некому защищать. Часть войска Карла Наваррского может вторгнуться с севера, а другая подойдет с юга. Понимаешь, какая угроза Парижу? А потому ты снова отправишься в Бретань, найдешь там этого Дюгеклена и передашь ему мой приказ: занять подступы к Нормандии с моря. Возьмешь с собой де Вьенна и сотню солдат.

Они прошли к столу, и регент склонился над картой. Помолчав, продолжил:

– Пусть этот капитан организует дозор на побережье Нормандии – вот здесь. Как только появится флотилия – немедленно выслать ко мне гонца и отходить к Парижу. Это будут войска Карла Наваррского, другим там делать нечего. Навстречу Дюгеклену я вышлю войско. Врага надо встречать в низовьях Сены, а не у стен столицы. А наемникам скажи, что регент не постоит за вознаграждением.

– Откуда же деньги, Карл? В казне – как на кладбище.

– Ты забываешь о выкупе. Уже немалая сумма собрана; этими золотыми экю мы и расплатимся с рутьерами.

– А как же отец?

– Никто не заставлял его сдаваться в плен! – неожиданно вспылил Карл. – Вот и пусть теперь пожинает плоды собственной глупости.

– Боюсь, этак он забудет родной язык.

– А он ему и не нужен; в Лондоне у него хватает развлечений, Эдуард не дает скучать своему царственному пленнику. Еще год-другой пойдет только на пользу его королевству; за это время мы должны навести здесь порядок.

– Я понял, Карл. Когда выезжать?

– Завтра же. А сейчас идем, я познакомлю тебя с сестрой.

– С Марией? Но мы знакомы.

– Ты видел то, что видят все, но не познал глубины ее души. Тебе нужна дама сердца, Гастон, пусть же ею станет принцесса. Она молода, ей скоро двадцать, брак ее, сам знаешь, оказался неудачным. Она скучает. Словом, ей нужен друг.

– И ты остановил свой выбор на мне?

– Тебя это чем-то не устраивает?

– Но у меня есть дама сердца.

– Подумаешь, будет еще одна: дочь короля! Кстати, а кто та?

Гастон поведал регенту об Эльзе, ни словом не обмолвившись, конечно же, о том, какую роль сыграла она в судьбе короля.

– И она что же, все еще в замке?

– Ей неплохо удается воспитывать детишек Анны. Их бывшая наставница недавно умерла.

– Любопытный экземпляр эта твоя пастушка, Гастон. Не позвать ли ее ко двору? Какая-то хворь точит меня изнутри с самого детства.

– Она из простонародья, Карл. Горожанка.

– Герцогинь и графинь и без того полон двор. Но идем же.

И они направились по коридору в сторону женской половины дворца. Пока они идут, у нас есть время, чтобы немного поговорить о сыне Жана II.

Карл V был вторым ребенком короля Жана и Бонны Люксембургской. Недавно ему исполнилось двадцать шесть. Детство он провел при дворе вместе с другими детьми из знатных семейств. С самого рождения его отличали худоба, бледность. В отрочестве он серьезно заболел. Следствием неверного лечения или самого недуга явилась больная правая рука – такой она и осталась до конца жизни; он не мог поднять ею ничего тяжелого, не говоря уже о мече. Поэтому ли или по другой причине, но он никогда не участвовал ни в сражениях, ни в турнирах, предпочитая этому общество ученых, философов и, конечно же, книги. У него была огромная библиотека, и он любил часами, а то и днями проводить там время, читая труды Геродота, Саллюстия, Апулея и других, при этом вовсе не брезгуя рыцарскими поэмами и романами. Свое сокровище, как он называл эти фолианты, он хранил в Лувре и довольно часто пропадал там, беседуя в тиши Луврской башни с астрономами, поэтами, художниками, архитекторами (как раз то, чего избегал его отец). Столь же привлекали его произведения искусства: изящные ковры, статуэтки, предметы мебели. Он питал слабость к роскоши – атрибуту царской власти, – но ни в одном из своих обожаемых «уголков девяти муз», как он называл кабинеты, не висело на стенах оружие. Что поделаешь, он не любил войну и все, что с ней связано. Это был король-поэт, мечтатель, но не король-воин; воевали другие, его полководцы. Сам о себе он говорил: «Королем я стал по недоразумению. Меня звал к себе Аристотель, но утащило королевство». Зато он, компенсируя отсутствие рыцарского духа, обладал, в отличие от отца и деда, недюжинным умом, умел хитрить, притворяться, находить компромисс. Что до набожности, то в этом он брал пример с Людовика Святого, и народ, сравнивая эти два правления, называл их благословенными.

Таков был этот человек, и люди, уставшие от войн и разорения, видя, что он не собирается продолжать войну, уже называли регента мудрым правителем, веря, что отныне он не даст их в обиду.