Добро пожаловать домой (СИ)

Стояло остаться одному, как не спасала даже работа. Все мысли были не здесь и не сейчас, они крутились в прошлом, отмечая детали, ранее мною не замеченные. Ночи я проводил в собственном кабинете, благо, там располагался диван. Просто не мог заставить себя лечь на постель в супружеской спальне. Пустую, холоднуй, давно утратившую родной запах любимых Элис духов.

Хуже всего было в гостиной. Мебель там давно сменили, но не сносить же лестницу…

***

Сегодня я сорвался.

Вернувшись с уже привычной вечерней прогулки, Билл сразу же оставил меня в одиночестве, скрываясь на втором этаже. Он не бежал от общения и с радостью всегда слушал меня и расспрашивал, но только за пределами «родных» пенат. А я не выдержал.

Сидел на диване в той самой гостиной и напивался. Обжигающий виски горячил уставшее тело, но никак не мог затронуть заледеневшую душу. Горечь потери и собственной вины тисками сжимали горло, мешая дышать.

В таком состоянии и нашел меня ребенок. Стоило мне увидеть его, стоящего наверху на краю проклятой лестницы, как что-то внутри переклинило, а по щекам потекли слезы. Смешно. Взрослый мужчина пред пенсионного возраста сидел и плакал чуть ли не впервые в своей жизни. Едва Билл это заметил, как глаза его удивленно расширились, и мальчик быстрым, невесомым вихрем сбежал по ступеням вниз, останавливаясь совсем рядом со мной. Было заметно, что он хочет обнять меня в утешительном порыве, но что-то ему мешает. А мне так нужно было сейчас тепло. Хоть чье-то. Хотя бы этого чужого ребенка, который не отталкивал меня, но и не принимал. Я усадил его рядом с собой на диване и, не сдержавшись, уткнулся лицом в худые колени, обтянутые поношенной джинсой (Я бы, конечно, заменил весь его гардероб, но себе в выборе подростковой одежды не доверял, а Билл просто говорил, что у него все есть и ничего ему не надо). Мальчик заметно дернулся, но, видимо, жалость одержала победу, и я почувствовал, как мою короткую, седеющую шевелюру начали гладить, перебирая, тоненькие холодные пальцы. И меня понесло еще сильнее.

Я рассказал ему все. Как я любил свою семью. Почему утопал в работе. Как перестал замечать что-либо, кроме очередных бумажек и документов. Каким был Том прелестным карапузом, как я боялся брать его на руки, ведь он родился таким маленьким, беззащитным, что было страшно его раздавить. Какая красивая у меня жена, какое у нее большое и доброе сердце, как много в нем было чувств, и как я отталкивал их, втаптывая в грязь очередного конкурента. Какое я ничтожество, и как потерял все самое важное, что упорно не желал ценить, именно здесь, именно сам.

Я раскрывал Биллу душу, впервые за долгое время понимая, что она у меня есть, она болит, а, значит, все еще умеет чувствовать.

Ребенок слушал и не перебивал. Он смотрел на меня с детской нежностью и всеобщей любовью, и неясным взрослым пониманием. В его взгляде не было осуждения, что, незаметно для меня, успокаивало. Я так и уснул, выдохшись, на далеко не мягких коленях Билла, чувствуя его пальцы в волосах и слушая тихий, чуть хрипловатый голос, напевавший давно забытою мною мелодию. Мне тогда даже не показалось странным, что он поет одну из тех русских колыбельных, но именно ту самую, которой Алиса в детстве убаюкивала Тома.

Когда я проснулся, была уже глубокая ночь. Ладони Билла все также лежали на моей голове. Приняв сидячее положение, я боялся смотреть на ребенка, как вдруг, неожиданно, хрупкое тело бросилось ко мне, обхватывая шею веточками рук. Неуверенно сомкнув свои на его спине, я, расслабившись, прижал к себе тонкую, не до конца сформировавшуюся еще фигуру.. Сколько мы так просидели, не знаю. Ничто не нарушало тишину, но одно присутствие Билла превращало её из чего-то давящего в мягкий, окутывающий теплом плед. Ребенок оторвался от меня, заставляя разомкнуть руки, выпуская его из объятий. Свои ладони он, однако, оставил на моих предплечьях и смотрел на меня теплыми карими глазами. Лицо освещала так свойственная ему легкая улыбка, которая, разве что, была сейчас немного шире.

- Я не оставлю Вас. Я теперь с Вами. Вы не один.

Он говорил так уверенно, словно и изначально это была его забота – успокаивать меня, давая опору, а не наоборот. Не в силах выдавить даже банальное «Спасибо» и совершенно не понимая, что творится в этой юной головке, я просто смотрел в ответ, чувствуя, как на моем лице появилось что-то давно забытое, и, казалось, не подходящее мне, да и вообще, то, чего я совершенно не достоин. Счастливая улыбка.

Спустя какое-то время Билл, переведя свой взгляд на явно изученный им до дыр за часы моего сна камин (Он сейчас, к слову, не горел), заметно погрустнев и нахмурившись, снова заговорил.

- Только не судите так, будто в этой ситуации Вам сложнее всего. Мне не нравится жить в этом доме. Обещаю, я не оставлю Вас теперь. Но, прошу, отпустите меня к Тому.