Доброе слово

— Люди! Людям наплевать, кто приносит газеты, — взорвался Гаек.

— А вот и не так. Вовсе не наплевать. Потому что любую работу можно делать, по меньшей мере, двумя способами: либо хорошо, либо плохо. Даже самую обычную.

Опять зазвонил телефон.

— Да, — сказал почтмейстер, подняв трубку.

— Для кого? — переспросил он, и голос его изменился. — Ясно, сейчас приму. Секундочку! — Он схватил телеграфный бланк. — Так, давай, — снова бросил он в трубку.

А Гаек тем временем продолжал:

— Люди всегда думают только о себе. До других им дела нет. Вот и я теперь буду поступать так же. Никаких тебе билетов спортлото, никаких бандеролей, никаких одолжений, в общем ничего такого. Баста!

— Так, порядок, — ответил почтмейстер в трубку. — Да, конечно… спасибо, и тебя с наступающим.

Потом он переключил штифт на центральном пульте и набрал номер. Посмотрев на Гаека, сказал:

— Что-то не отвечает…

— А вы что, звоните в эту Обираловку?

— В Самоты. Пока еще эта деревня называется так.

— Не дозвонитесь вы туда, потому что за деревней на холме порваны провода.

— Провода?

— Да. Там упало дерево.

— Вот это уж совсем некстати, — проговорил почтмейстер и положил трубку. — Совсем, брат, ни к чему.

— А что такое?

— Телеграмма… Вондраковой… Из больницы… — Он в упор посмотрел на Гаека. — Что же с ней делать?

— Не знаю, что вы с ней будете делать, — отрезал Гаек, — я свое отработал и пойду домой.

Он начал натягивать шинель.

Почтмейстер стремительно выбежал на деревенскую площадь, где бушевала метель. И хотя стены домов сдерживали немного порывы ветра, почтмейстер с трудом продвигался в нужном направлении. Пробиваясь сквозь снежную завесу, он не переставал думать о Гаеке. Перед глазами стояло его сердитое лицо, и почтмейстеру было грустно, Наконец, он увидел освещенное окно.

Тракторист Ржегак был несколько удивлен, распознав в снеговике, настойчиво требовавшем впустить его в дом, почтмейстера.

— Что скажете хорошенького? — спросил он, предчувствуя, что ничего «хорошенького» он не услышит.

— Да вот пришел спросить, не отвезешь ли в Самоты.

— Я?! — ужаснулся Ржегак. — Что это вы надумали?

— Нужно вручить телеграмму.

— Прямо сейчас? — опять задал вопрос Ржегак, чтобы затянуть разговор. Про себя он уже решил, что никуда он не поедет, и теперь лихорадочно подыскивал подходящий повод, чтобы убедить почтмейстера, что ехать он не может вовсе не потому, что ему не хочется, а в силу объективных и веских обстоятельств.

— Даже если ты поедешь на самой малой скорости, часа через два мы вернемся.

— Но у меня нет цепей, — возразил Ржегак, — без цепей по такому снегу с места не сдвинешься. Знаете, какая у меня лысая резина на колесах. Да, честно говоря, я бы и с цепями не рискнул. А знаете, какие заносы в горах? Да, вот если бы гусеничный трактор. Он, пожалуй, прошел бы. Если дело не терпит, идите к Малеку.

С тех пор как от него ушла жена, Малек жил совсем один в ветхой лачуге на краю деревни. И с тех самых пор почтмейстер к нему не заглядывал и теперь убедился, что изнутри изба выглядит так же неприглядно, как и снаружи. С потолка кухни на перекрученном проводе свисала голая лампочка. Возле остывшей плиты — деревянный чурбан с воткнутым в него топором. Замызганный пол, расшатанная железная кровать, обшарпанный буфет с раскрытыми створками и выбитыми стеклами, два стула, стол. На одном из стульев, облокотись рукой о стол и уронив на нее голову, сидел Малек. Другая его рука плетью свисала вдоль тела. По полу были рассыпаны осколки стакана, и валялась пустая бутылка.

Постояв минуту, почтмейстер подошел к столу, взял Малека за воротник и встряхнул его. Это пришлось повторить несколько раз, прежде чем Малек разомкнул глаза. Казалось, для этого требуются огромные усилия. Наконец, тракторист признал почтмейстера. На лице появилась пьяная ухмылка.

— Я-аа несу-уу ва-ам газеты-ыы, слышите-ее, — начал он кривляться. Потом попытался встать, но, не удержавшись на ногах, снова плюхнулся на стул и смолк. Тогда почтмейстер обхватил его за плечи и дотащил до измятой постели.

Когда спустя несколько минут почтмейстер появился на пороге, прошел к жарко натопленной кухне в доме Матвияка, тот искренне обрадовался.

— Пришел-таки! — воскликнул он, вскакивая из-за стола. — Образумился наконец. А то под Новый год сидеть одному, да где это, брат, видано? Ну, проходи, проходи. Раздевайся. Вот знакомься — шурин, это — свояченица, а это — наш почтмейстер, — представлял их Матвияк по очереди.

— Погоди, — сказал почтмейстер, когда Матвияк хотел взять из его рук шапку, — я не на ужин пришел.

— Да вы нам не помешаете, — улыбнулась жена Матвияка.

— Нужно бы съездить в Самоты, — произнес почтмейстер.

— Случилось что-нибудь?

— Телеграмма поступила. На имя Вондраковой. Это та, у которой муж в больнице.

— И что?!

— Ему лучше. Кризис миновал.

— А я-то уж перепугалась, думала, стряслось что-нибудь, — проговорила Матвиякова.

— Телефон не работает. Нужно ехать.

— Ладно, — согласился Матвияк, — как поутихнет малость, я туда съезжу.

— Я хотел сказать… — почтмейстер запнулся, — я хотел сказать, нужно сейчас ехать. Передать ей. Она так мучается.