Доброе слово

Он помолчал, не найдясь, что ответить. Эта девушка, которая сейчас уйдет, оказалась не такой, как он думал.

А дождь вперемежку со снегом все моросил, вызывая озноб, назойливый, неприятный.

— Иржина сейчас в ночной, — жестко выговорил он.

— Вот и ступай к ней.

Он пробормотал что-то злобное и дерзкое, Элишка разобрала только последние слова:

— Не стоять же нам тут до утра…

Она перебросила через плечо ремешок сумочки.

— Не тебе меня спрашивать, знаю ли я, чего хочу. Не тебе, — решительно произнесла она, потеряв к нему всякий интерес.

— А ты и сама не знаешь!.. — Его выкрик утонул в шорохе дождя, сеявшего в ночном полумраке, скудно освещенном зябкими уличными фонарями.

Элишке стало досадно. Она уже начала различать свой истинный путь. Так ей и надо. Ее положение не сравнишь с его. Она уже точно знала, что не может быть такой, как два года назад, когда только приехала в этот город. С самого начала, — пускай она это не осознавала, — ей не хватало тут беспредельных просторов коричневой земли. И щебета птиц, и ручья под ольхами у самого дома. И не было здесь таких привычных глазу силосных башен — нет, она давно чувствовала, что ей не хватает именно этого пейзажа.

Элишка надеялась, что в этот вечер она уже ясно поняла, что такое она сама и чего она хочет. И, отвернувшись, бросила Оте через плечо:

— Неправда. Я знаю, чего хочу. Здесь, в городе, мне надо было убедиться, что везде живут люди, счастливые и несчастные, что в наше время везде можно заработать на жизнь, — но родной-то уголок у каждого только один! И дело не в привычке, не перебивай, — нетерпеливо добавила она, когда Ота сделал движение к ней, — привычка тут ни при чем! Человеку надо найти такое место, с которого он увидел бы и самого себя, и мир вокруг. Не сердись. Ступай к Иржине, помоги ей управиться с бельем.

И пошла прочь — она испытывала потребность побыть одной, поскорее проскользнуть мимо Цецилии, открыть окно у себя в комнате и долго смотреть в ночь, в этот смутный сумрак, в котором тонут водянистые хлопья приближающейся зимы.

Она шла быстро, потом замедлила шаг; шла молча, и перед ее внутренним взором проносились картины родной деревни. Они возникали с удивительной четкостью. Бормочет ручей, пробираясь через четыре запруды с деревянными перилами. Дрозд уселся на куст крыжовника в саду, жалобно засвистел. На корявой ели в углу огорода зяблик укрыл свое гнездо с пятью коричневатыми, в крапинках, яичками. На утреннем солнце стальной голубизной поблескивают силосные башни. Золотится сенная труха, поднятая в воздух, сладко пахнет летними лугами. Элишка умела отличать сено, скошенное в долине, от того, что привезли с гор. По запаху. Долинное пахло хоть и ароматно, но с пронзительной кислотцой, горное дышало сосновой хвоей. И нет там ни Оты, ни Андрысека, никто не подстерегает ее там по углам, не уговаривает встретиться, — а здесь один поступает так потому, что его жена больна, второй — по той причине, что жена в ночной смене и постель рядом с ним пуста. Элишка идет к ферме полевой дорогой, хрустят под ногами камешки. Вспорхнула с межи стайка излишне осторожных молодых куропаток, почти птенцов…

Цецилия встала, вышла отпереть дверь. Элишка покраснела. Сегодня она забыла принести угощенье вахтерше, стала извиняться.

— Ничего, — махнула та рукой, впустила Элишку, заперла за ней дверь, пристально вгляделась в нее. — Что это с тобой? Опять мужика завела, что ли?

Элишка усмехнулась, светло и мечтательно, словно то, что она слышит, ровным счетом ничего не означает.

— Заходил тут к тебе один, немолодой уж, — продолжала Цецилия, и в ее тоне Элишка уловила оттенок предостережения. — Андрысеком звать. Жался-мялся, а вид такой, будто дело о жизни идет. Сказал, завтра тебе в дневную выходить, не с утра. А только не похоже, чтоб он из-за этих смен зашел. Уж не спуталась ли ты с этим стариком?

Элишке и на руку было выходить не с утра. Цецилия ушла в свою каморку, села. Не верила она Элишке и хотела ее уберечь. Хорошая ведь девка. Ходит по ночам, словно белым днем, и так себя держит, будто век в городе прожила.

— Андрысек — заведующий прачечной, — объяснила Элишка. — Жена у него больная.

— Зато ты здоровая, — Цецилия строго сдвинула брови.

— Куда там! — счастливо засмеялась Элишка.

Цецилия была сбита с толку. Посмотрела на Элишку и — так, чтобы та видела, — постучала себя по лбу: — В этом роде, что ли, больна-то?

— Ага! — Элишка прыснула со смеху, но тут же широко раскрыла глаза. — Писем мне нету? — Пробежала взглядом адреса на конвертах, засунутых под стекло.

— Писали тебе, да перестали. Видать, не отвечала.

— Ага, — повторила Элишка и, снова рассмеявшись, кивнула на прощанье; напевая, стала подниматься по лестнице.

Проснулась она около четырех утра. Вчера открыла окно и долго смотрела в холодную ночь. Прилегла на минутку, хотела потом закрыть окно, да так и заснула. И теперь проснулась от холода.