Добролёт

– Тайга не бывает пустой! – оборвал её я. – А шли мы в гору, вдоль небольшой речушки, чтобы подняться на седловину и спуститься к Байкалу. Для медведя там самая кормовая база, кедровый стланик, бурундуки, маряны хорошо прогреваются, медведи там частенько пасутся. Скажу я так, медведь, как и человек, всеяден, особенно обожает ягоды, малину, рыбу. У меня на Бадане одно время жил медвежонок, так он пристрастился к сгущёнке, что после того, как я его выпустил на волю, приходил и ждал, когда я ему банку брошу со сгущёнкой. В наших местах у Байкала всегда можно натолкнуться на медведя, хуже того – на медведицу. Особенно, когда она с ребятишками. За них она кого угодно порвет! Ну. Значится, распадку ползём вверх на гору, слева прижим, справа – обрыв, а под ним река шумит. Я впереди, студенты следом, метрах в сорока. И тутока навстречу мне катит что-то чёрное. Раньше мне попадались медведи, но с таким громадным и чёрным встретился впервые. Из-за шума реки мы друг друга не слышали и столкнулись лоб в лоб. Потом я замерил, между нами было восемь шагов. Это в песне до смерти четыре шага, а у меня было восемь. Я думал, что медведь уступит дорогу, да не тут-то было. Попался мне новый русский. А у них всё вокруг народное и всё вокруг моё. Встретились – глаза в глаза. У блатных есть такая угроза: не попадайся мне на узкой дорожке. Гляжу, встаёт он на задние лапы, уши маленькие, он их прижал, а на загривке шерсть дыбом. Настрой у него был плохим, видно, с утра не с той ноги встал. А тут на пути я.

Коля кивнул на початую бутылку:

– А ну, плесни чуток, меня и сейчас дрожь берёт! Так вот, сдёрнул я с плеча карабин и, почти не целясь, нажал на курок. Бабах-х! – Выпучив глаза Речкин сделал большой глоток: – Попал ему в лоб, а он у него, как у танка. Пуля срикошетила, маненько оглушила, он присел и, взревев от злости и боли, рванул ко мне. Я всадил всю обойму, во взревевшую и летящую на меня тушу, куда-то попал, гляжу, не падает, не удирает, а прёт на меня! Я ружьё бросил ему в харю – и в гору. Слышу, за мной хруст камней, хрюкает, лезет вслед. Я дальше, сапоги скользят, сердце поперёк горла. И тут – толстая валежина. Запнулся я об неё и завалился. Почувствовал удар по ноге, он мне вмазал, как колуном, распорол когтями сапог. Уже лежа, я выхватил нож. Гляжу, из-за валежины выползает окровавленная харя и лапой, как бритвой, мне по уху. Мгновенный ожог, боль, на шею потекло что-то тёплое. Я перевалился на спину. И вижу, как он со злобой харкнул мне в лицо кровью и, закатив глаза, скатился с валежины обратно. Всё длилось какие-то секунды. Сел я на валежину, зажал рукой своё ухо, ощупал себя, глянул на лежащую тушу. Он ещё дышал, но через мгновение по лапам прошла судорога. И что меня больше всего поразило, так это тишина, внизу река как шумела, так и шумит, солнышко светит, птички чирикают, почуяв кровь, мошка полезла в лицо. Стал соображать, а где же студенты? А они ничего и не поняли. Услышали рёв, выстрелы. Смотрят снизу на меня. Глаза по полтиннику. А у меня сквозь пальцы кровь. Выпучив глазенки, переводчица рот ладошкой прикрыла, ножки у неё подкосились.

– Вот тебе и пуста тайга! Тока после до меня дошло, а что бы мог натворить подраненный топтыгин? Всех бы смял. Одна из француженок, увидев окровавленного зверя, закатила глаза и свалилась на землю. Ну, а ребята, те – покрепче, быстро достали бинт, перевязали меня. Здесь же, у реки, остановились, развели костёр. Даже посты выставили, мало ли чего! Начали фотографировать меня, точно я Ален Делон. Ну и, конечно, мишку. Снял я с него шкуру, спросил, может, кто хочет себе взять? Они замахали руками, упаси господь! – Коля на секунду замолчал, потом встал из-за стола, взял гармошку. – Напугал я вас? Лучше давайте поиграю.

– Коля! А можно про семиклассницу? – попросила Глаша. – Ту, у которой были веснушки!

Речкин поставил гармошку на колени, допил водку и, подмигнув Глаше, перебирая клавиши, запел:

По дороге неровной, по тракту ли,
Всё ровно нам с тобой по пути!
Прокати нас, Микола, на тракторе,
До околицы нас прокати!

Ведьмак

Как-то в конце августа отправившись к соседке за молоком, я увидел, как Вера Егоровна перебирает бруснику. Она насыпала в пластмассовый тазик ягоду, включала пылесос, вытяжную трубу вставляла в отверстие, откуда выходил воздух, и направляла её в тазик, при этом из него улетала трава и мелкие листики. Рядом с ней сидела Глаша.

От Шугаева я знал, что раньше вокруг посёлка можно было спокойно, не затрудняясь, набрать банку-другую душистой земляники или красной смородины. Но в этот год то ли действительно, как говорил Хорев, городские повыхлестали, то ли перестала тайга родить и многие деревенские, чтобы набрать ягод, садились на мотоциклы и уезжали подальше от деревни к самому Байкалу.

– Где ягодку набрали? – поинтересовался я.

– Здесь недалеко, на Чёрной Речке, там её полно, – засмеялась Глаша. – Можно грести лопатой.

– А туда на машине можно доехать?