Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Городской голова Новониколаевска (переименован теперь в Новосибирск) имел большой успех. Он рассказывал, как за какие-нибудь 10 лет маленький поселок разросся в образцовый город с 200 000 населения. Были разбиты сады, проложены хорошие мостовые, проведены трамваи, электричество, телефоны, построены просторные общественные здания, школы, театр, комфортабельные частные дома. Маленький поселок перегнал старые города, получил всё, что давала тогда передовая техническая цивилизация. Мы слушали что-то, напоминающее рассказы из американской жизни. Росту городов и промышленности помогала правительственная система кредитов, правильная постановка железнодорожного хозяйства… Этот рост ощущался на каждом шагу, даже в нашем небольшом деревенском углу. Мужики становились зажиточнее, были лучше обуты и одеты. Пища у них стала разнообразнее, прихотливее. В деревенских лавках появились такие невиданные раньше вещи, как компот из сушёных фруктов. Правда, он стоил только 18 коп. фунт, но прежде о такой роскоши в деревне не помышляли, как не воображали, что пшеничные пироги можно печь не только в престольный праздник, но каждое воскресение. А теперь пекли, да еще с вареньем, купленным в той же деревенской лавочке. Варенье было довольно скверное, но стоило оно 25 коп. фунт, был в нём сахар, были ягоды, все вещи, от которых под красной властью коммунистов пришлось отвыкнуть. С быстрым ростом крестьянского скотоводства и в Европейской, и в Азиатской России увеличилось и производство молока и масла. Жизнь действительно становилась обильнее, легче…

Деревенская молодёжь стала грамотной. Стали появляться деревенские интеллигенты из крестьян. Одни из них отрывались от земли, уходили в города, другие возвращались после школы в деревню и там, в родной обстановке, становились местными общественными деятелями, искали способы улучшить крестьянскую жизнь. Правительство шло им навстречу. Уж на что у нас было принято ругать каждое министерство отдельно и всё правительство в целом, но и оппозиция вынуждена была признать, что министерство земледелия хорошо работает, систематически проводит в жизнь очень разумный план поднятия крестьянского хозяйства. Мелкий кредит, ссуды для кооперации, производительной и потребительской, опытные сельскохозяйственные станции, агрономические школы, разъездные инструктора, склады орудий, семян, искусственных удобрений, раздача племенного скота, — всё это быстро повышало производительность крестьянских полей».

Напомним ещё раз, что Ариадна Владимировна ТырковаВильямс принадлежала к числу последовательных политических врагов Столыпина, была членом ЦК кадетской партии, и однако вынуждена была признать — Россия усилиями Петра Аркадьевича преобразилась.

Революция 1905–1907 годов стала моральным банкротством русского символизма, бывшего в политическом смысле глубоко подрывным и противогосударственным течением. Из поисков Прекрасной Дамы и разгульной мистической пьянки как-то ненавязчиво выходило, что дама эта — Революция, а наш царь — Цусима. Акмеизм, напротив, был «поэзией Столыпинской Реакции». Его точность и вещность были созвучны эпохе Второй Индустриализации, крепкого хозяина и восстановления национального достоинства — «и портрет моего Государя». У тех, кто жил в эпоху Столыпина, было ощущение, что России остался всего один вздох до какого-то невероятного, попросту немыслимого взлета. Так ощущала себя Анна Ахматова:

До желанного водораздела,
До вершины великой весны,
До неистового цветенья
Оставалось лишь раз вздохнуть…
Две войны, моё поколенье,
Освещали твой страшный путь.

«Две войны» здесь — приемлемая для советской цензуры метафора революции. Но, конечно, подлинным первым выстрелом этих русскоубийственных войн был выстрел, прозвучавший в Киевской опере 1 сентября 1911 года.

Нам нужна столыпинская Россия

Именно в это преображение, в эту созидающую силу, дающую крестьянам масло и сухофрукты, городам — трамваи и канализацию, стране — железные дороги, флоту — броненосцы, всем русским людям — чувство национального достоинства и уверенность в сохранении русской традиции, в это предощущаемое «неистовое цветенье» великой культуры — и стрелял террорист Д. Богров.

По тогдашней России циркулировали упорные слухи, что премьер-министр перед смертью обсуждал с окружением планы национализации кредита — создания банковской системы, которая будет кредитовать, прежде всего, русских людей, поддерживать талантливые русские начинания, выведет русского человека из-под гнета международной финансовой олигархии и её агентуры в России. Если так, то становится понятней и причина выстрела Д. Богрова и то, почему перед убийцей так резво раскрывались все двери и он смог подойти к премьер-министру на расстояние выстрела.