Добрый доктор из Варшавы

С тяжелым сердцем она уходит вслед за Мишей к зданию Еврейского совета.

Полицейские-евреи, охраняющие толстые двойные двери, больше напоминают ряженых самозванцев. Их униформа состоит из нарукавной повязки, фуражки и ремня, надетого поверх истрепанной гражданской одежды. Будто взрослые, как дети, решили поиграть в переодевание, только вот игра на этот раз выходит невеселая. Они неприветливо и высокомерно смотрят поверх толпы. У каждого в руках резиновая дубинка.

Внутри здания София с Мишей встают в очередь. На стене над ними висит плакат с изображением огромной воши и инструкциями на немецком языке по поддержанию чистоты.

– Как будто достать мыло так легко, – бормочет мужчина рядом с ними, кивая на плакат. Он снимает очки и потирает глаза.

– Извините, моя дорогая, просто я врач, да еще и усталый.

– Много случаев сыпного тифа? – спросил Миша. – Мы только что приехали.

– Ну а как вы думаете? Полмиллиона недоедающих людей ютятся на одной квадратной миле, в таких условиях. По моим подсчетам, погибла уже четверть населения. Постарайтесь никого не касаться, когда идете по улице. Вши.

При этих словах София сжимается. Мужчина бросает взгляд на обручальное кольцо Софии, потом грустно смотрит ей в глаза.

– И моя дорогая, будьте осторожны, избегайте беременности, только не здесь, это слишком большой риск.

Когда они выходят, один из евреев-полицейских избивает резиновой дубинкой нищего. Под градом ударов человек падает на землю.

* * *

После бесконечных дней, когда не видишь ничего, кроме мрачных домов цвета серого песка и узкой полоски неба между крышами, они вдруг оказываются там, где зеленеет трава и цветут цветы, – на кладбище. София и Миша идут за Кристиной мимо участка, где нет цветов. И с удивлением видят, как под ярким солнцем молодые люди заняты прополкой грядок, на которых растут лук и капуста, – посреди кладбища посажен огород.

Вдалеке от главного входа, в самом углу у забора, на одной из могил они замечают деревянную табличку с именем Сабины. В этом месте покоятся самоубийцы. София с Мишей и Кристина стоят около могилы, слушают пение птиц, вдыхают почти забытый запах примятой травы и полевых цветов.

София закрывает глаза, пытается снова представить Сабину, невесту, сидящую высоко в белых дрожках, наполненных цветами, по дороге на свадьбу, такую красивую и полную надежд.

Но Сабины больше нет. София открывает глаза, ее душат рыдания. Она чувствует, как чья-то рука касается ее, это Кристина приникает к ее плечу, и они вместе оплакивают свою сестру.

Глава 14 Варшава, сентябрь 1941 года

Корчак видит, как у входа в гетто охранник пинает мальчика и тот падает на землю. Прикладом винтовки он бьет ребенка по ребрам, при каждом ударе мальчик вздрагивает. Небольшие пучки пастернака и морковь рассыпаны по булыжникам перед воротами. Когда ярость охранника утихает и маленький контрабандист больше не кричит и не двигается, немец приказывает забрать овощи в караулку и тут же теряет интерес к ребенку. Младший охранник жестами подзывает какого-то мужчину и приказывает унести ребенка. Испуганный мужчина подхватывает мальчика и уходит. Руки и ноги ребенка безжизненно висят, голова закинута назад, рот открыт.

Корчак ускоряет шаг и догоняет мужчину.

– Куда вы его несете?

– Не знаю. В больницу, если примут.

Корчак хмурится. В больницах полно больных сыпным тифом, попасть туда означает смертный приговор.

– Я врач. Отнесите его ко мне.

– Конечно. Ведь вы доктор Корчак, не так ли? Раньше я слушал вас по радио, пан доктор.

На Хлодной мужчина осторожно кладет ребенка на кровать в лазарете.

Мальчик почти без сознания. Он слабо и хрипло дышит. Корчак осматривает раны на голове ребенка. Мешковатая куртка, под которой спрятан порванный мешок. Обрезанные брюки, подпоясанные на тощей талии стершейся лохматой веревкой, худые как палки руки и ноги. С виду ему лет восемь, но сейчас, когда многие дети истощены, определить возраст точно очень трудно. У него тонкая кость, маленькие изящные руки и умное личико. Он похож на ребенка, который в другой жизни учился бы в ешиве, имел бы заботливую мать, которая заставляла бы его носить шарф в холодную погоду. Корчак развязывает шнурки на слишком больших ботинках мальчика, в нос ударяет запах отсыревших грязных носков.

Мужчина, стоящий рядом, с удивлением оглядывает спокойный, чистый дом.

– Как будто я и не в гетто.

– Уверяю вас, мы в гетто, – говорит Корчак, проверяя у мальчика пульс. – Но это не значит, что все у нас здесь ужасно.

Он держит запястье ребенка, сосредоточенно считая слабый пульс. Бросает взгляд на некогда дорогую шубу мужчины. Он бледен, серые вены выделяются на лбу, его дыхание выдает давно голодающего человека.

– Спуститесь на кухню. Скажите, чтобы вас накормили. Не знаю, что там есть.

– Оставайся у нас, если хочешь, – говорит Корчак ребенку, когда тот приходит в себя. Мальчик с удивлением обнаруживает, что лежит на кровати в лазарете, с большой повязкой на ноге.

– Вот еще. Что я здесь забыл? – подозрительно спрашивает он у Корчака. – А где мои ботинки?