Добрый доктор из Варшавы

Они долго стоят обнявшись, от слез Софии на Мишиной рубашке остается влажный круг. Тыльной стороной руки он вытирает себе глаза. София чувствует, как он пытается вытащить что-то из куртки.

Из бумажника он достает фотографию. Лето, лагерь «Маленькая роза», они стоят на ступеньках деревянной дачи, взявшись за руки.

София смотрит не отрываясь. Вот они счастливо улыбаются, будто уверены, что впереди у них вечное лето и прекрасное будущее, в лучах яркого солнца их белая одежда кажется ослепительной. София выглядит как юный подросток с пухлыми, круглыми щечками. Она поднялась на ступеньку выше, чтобы быть вровень с ним. Он бережно держит ее руку, как будто это выигранный приз. С тех пор прошло два года.

Сейчас постаревший Миша с запавшими глазами достает чернильный карандаш и аккуратно пишет на обороте: «Дорогая София, верь, что когда-нибудь мы снова будем вместе и будем так же счастливы, как в тот день в “Маленькой розе”».

Они не спят всю ночь, обнимая друг друга, переговариваясь шепотом до самого рассвета.

Утром Миша уходит рано, он должен выполнить срочное поручение Фридмана. А потом переедет в приют.

Софии нужно собрать вещи для переезда на Огродову, это не займет много времени. Но она неподвижно сидит на кровати и смотрит на молодую пару на фотографии, которая, взявшись за руки, стоит в лучах яркого солнца. Слезы набегают на глаза, будто от слишком яркого солнечного света на фото.

Здесь, в гетто, время повернулось вспять, и они с Мишей снова не женаты.

Глава 19 Варшава, сентябрь 1941 года

– Пан доктор, вы можете завязать мне шнурки?

Шимонек, самый младший в доме, стоит перед Корчаком, у него развязался ботинок.

– Мы сделаем лучше, сынок. Я научу тебя, и ты сможешь завязывать шнурки сам. Никогда не рано научиться делать что-то самому. – Он кладет перед мальчиком свой холщовый мешок с завязками. – Это нужно продеть сюда и затянуть. Теперь попробуй. Еще раз. Видишь, получилось. Молодец.

Шимонек уходит, с гордостью глядя на свои ботинки.

Стефа спросила, может ли Корчак достать сегодня каких-нибудь продуктов с жирами. С таким же успехом она могла бы попросить несколько мешков золота. Хотя, возможно, сегодня ему удастся раздобыть немного колбасы. Он отправляется узнать, поступила ли в магазин колбаса, которую обещали выдать по записке из юденрата.

Продавщица за прилавком кричит на мужчину:

– Сало ему, видите ли, несвежее. Убирайся, если не нравится. Не задерживай других, вон какая толпа собралась.

– Мадам, что у вас за магазин? – отвечает худой, профессорского вида мужчина в старом пальто. – Как вы можете обманывать покупателя за его же деньги?

Она небрежно размахивает запиской из гетто, будто это что-то мерзкое, и шумно вздыхает, колыхаясь всем телом.

– Он думает, это магазин. Это не магазин, а вы не покупатель. И я ничего не продаю, и вы мне не платите, потому что эти клочки бумаги, которые здесь называют деньгами, ничего не стоят. Зачем мне обманывать вас, если никакой выгоды я не получаю?

Когда подходит очередь Корчака, глядя, как ему взвешивают небольшой кусок колбасы, он шутит:

– Такой маленький и такой дорогой, можно подумать, что он из человеческого мяса?

Продавщица безразлично смотрит на него.

– Откуда мне знать? Меня не было рядом, когда ее делали, – отвечает она без тени улыбки. Шутка не удалась.

Он кладет жалкий кусок салями в холщовый мешок и направляется в Еврейский совет, чтобы увидеть его главу, своего старого друга Адама Чернякова.

Корчак поднимается по лестнице в кабинет Чернякова, он хочет оставить ему приглашение в приют на праздник Йом Кипур. Мясистое лицо Чернякова выглядит изможденным: слишком тяжело ему дается роль посредника между гетто и гестапо.

– Повязки как не было, так и нет, – говорит Черняков, не отрывая глаз от конторской книги. Он снимает очки с длинного носа и потирает толстые щеки. Как подобает чиновнику, Черняков всегда безупречно одет и серьезен, никогда не улыбается. Однако в усталых глазах за очками светятся доброта и юмор.

Корчак опускается в кресло напротив и вытягивает ноги в старых ботинках. Он постукивает по подлокотникам пальцами, на которых все еще видны слабые пятна никотина от его любимых сигарет. Сейчас не может быть и речи о том, чтобы тратить деньги на курение, но его пальцы все еще помнят удовольствие, которое доставляли ему эти маленькие бумажные палочки.

– Что-то я не понимаю. Почему это в последнее время все здесь очень спешат куда-то, если видят меня в коридоре?

– Чему же тут удивляться, Корчак? Из-за тебя их грызет совесть. Все боятся встречи с тобой. Сколько бы мы ни дали вам, этого всегда недостаточно. Вот они и убегают.

– Неужели это так много – пара мешков картошки для моих детей? И не всегда я прошу. Сегодня, например, заглянул сюда, чтобы кое-что принести. Вот. – Он кладет перед Черняковым приглашение в приют на концерт.