Добрый мир

Олег Константинович дразнит его кожаной «лапой», а он, танцуя вокруг,

лупит по ней изо всех сил. «Резче, резче, Сверчок! — подбадривает его

тренер.— И левой активнее. Правая всегда — ударная, она у тебя на забой».

На «лапе» какой-то шутник намалевал черной пастой глаза, нос и рот. Рот

большой, а глаза маленькие, щелочками, и из каждого капает по три

здоровущих слезы. Больно бедной... «Пусть Гошка Конь по ней колотит,—

злорадно думал Борька.— Тому хоть лапу колотить, хоть девчонок». Гошка

Конев учился в одном с ним классе, и Борька очень его не любил за

постоянное горячее желание выяснять, кто сильнее.

В библиотеке было тепло и тихо. Две девчонки, чуть постарше его,

сидели вместе за столом у окна и приглушенно над чем-то хихикали. Кроме

них никого не было. Библиотекарша спросила его, записан ли он в

абонемент,—

он не был записан — и завела на него карточку.

Борька попросил «Продавец воздуха». Большой знаток Беляева,

Стасик считал эту вещь вообще «отпадной».

Он читал до восьми вечера, до самого закрытия библиотеки, и домой

пришел почти как с секции, чуть только позже. Отца еще не было. Екатерина

Павловна разогрела картошку с мойвой и посидела с ним, пока он ел.

— Ну что, набили по репке? — сочувствен

но спросила она.

Борька пробурчал в ответ что-то нечленораздельное.

— Лучше бы книжку почитал,— вздохнув, сказала Екатерина

Павловна и нагнулась над его больной ногой.— Болит?

— Маленько,— скромно соврал Борька. И вдруг спросил: — А чего

читать-то? Откуда у нас книги? Вон у Киры — дак целый шкаф...

Книг в их доме и в самом деле было не больше пяти. Они лежали в

тумбочке под телевизором, и Борька знал пару названий: «Гулящая» и

«Избранное». Еще одна, толстая, была без обложки. Как он выяснил после

ужина, это был Максим Горький: «Детство», «В людях» и «Мои

университеты».

— ...Ну так давай книг купим,— согласилась с сыном Екатерина

Павловна.— Завтра

вот возьму пять рублей — и пойдем в магазин. А хотел бы, так в

библиотеку записался. Заодно и мне бы чего-нибудь почитать

взял.

Покормив сына, Екатерина Павловна села в большой комнате вязать. А

Борька взял Горького и пошел к себе. Отец, когда пришел с

работы, застал его лежащим в кровати на животе с раскрытой книгой.

— Чего это ты вдруг глаза портить взялся? — спросил Иван

Борисович сына.— Уроки-то хоть сделал?

— Угу,— не отрываясь от книги, ответил Борька.

— Как отзанимался? Все еще удар прямой левой разучиваете?

— Ну.

— Че нукаешь? Как нога?

Борька, не оборачиваясь, неуверенно пожал плечами:

— Ниче, нормально...

— М-да, с вами набеседуешься,— недовольно проворчал Иван

Борисович и пошел в ванную мыться.

В среду, по дороге в школу, Борька намотал себе на шею припасенный

заранее бинт и перед уроками сообщил Гошке Коню, что на секцию сегодня

он опять не пойдет: ангина.

— Ну ты деловой! — удивился Гошка.— А чего тогда в школу

приперся?

— Лежать неохота,— уклончиво ответил Борька.

— Дак ты что, в соревнованиях участвовать не будешь? — Гошка

подозрительно как-то посмотрел на Борьку.

Тот пожал плечами:

— Не знаю. Вот горло пройдет...

— Ну гляди. Константиныч и так давеча икру метал: сачки, говорит,

чертовы, ни характеру, ни воли. Сегодня хотел меня с тобой поставить,

больше-то, говорит, надеяться не на кого, на «Сибкабеле» командеха будь

здоров!.. Борька потрогал горло и молча пошел к своей парте.

В шесть, побросав в сумку кеды, трусы и майку, он поехал в сторону

спортзалов «Ермак»; библиотека находилась дальше «Ермака» на три

остановки.

В читальном зале все было как позавчера: тишина, теплый матовый

свет и девчонки за столами. Только сегодня их было целых четыре.

Библиотекарша его узнала и без лишних вопросов вынесла из

хранилища книгу Беляева. Кроме «Продавца воздуха» там были еще

«Человек-амфибия» и «Голова профессора Доуэ-ля». Не прочитать их было

бы непростительно. О том, чем кончатся его похождения, Борька не думал, и

было ли это с его стороны беспечностью или даже малодушием, сказать

трудно: если уж «чужая душа — потемки», то душа тихушника — вообще

непроходимый мрак.

Новый поход его в библиотеку состоялся в пятницу. Потом, на

следующей неделе,— в понедельник, среду и снова в пятницу, как обычно, с

восемнадцати до двадцати часов. А в последнюю пятницу даже с семнадцати

тридцати. За Беляевым последовали «Том Сойер», «Гекльберри Финн»,

«Балтийское небо». Системы никакой не было. Борька обнаглел настолько, что

последний набег совершил даже в воскресенье: пошел будто бы гулять...

Библиотекарша прониклась таким уважением к своему новому читателю, что

«Двух капитанов» даже выдала ему на дом — книжка все же была очень

толстой. Книги, которые Борька с матерью купили в магазине,— они таки

оставили

в нем запланированные пять рублей — читала сама Екатерина

Павловна; Борьке было пока не до них.

О том, что за все в этой жизни надо платить, Борька еще не знал и шел

навстречу своей судьбе с наивной убежденностью не ведающего греха

человека: «А чем я виноват? Так уж пошло, я ни при чем...»

Шестнадцатого февраля, в понедельник, Борька, как всегда, в начале

девятого пришел домой. Разделся, сходил в свою комнату, разобрал сумку и

направился в кухню ужинать.