Добрый мир

В кухне за чистым столом сидели отец и мать.

— Котлеты...— Борька потянул носом воз

дух.— С гречневой кашей.— Он выжидательно

посмотрел на мать: правильно угадал?

Екатерина Павловна, не глядя на него, встала из-за стола.

— Иди руки помой, сейчас разогрею.

— Ну, как дела, Борис? — спросил Иван Борисович, и Борьке

показалось, что отец сегодня в настроении, в голосе его не было обычной

усталой раздражительности.

— Ниче, нормально.— Он неуверенно потоптался возле плиты и

повернулся к двери, чтобы идти в ванную.

— Погоди,— остановил его отец.— Что значит «нормально»? Где

был?

— Занимался...— Борька остановился вполоборота к кухонной двери.

Матери в кухне уже не было, она зачем-то ушла в комнату.

— Чем занимался? — не повышая голоса,

спросил отец.

— Да так, вообще... Прямой левой отрабатывали, потом это... бой с

тенью...

— Ну и как?

— Как... Ниче, нормально.

Отец громко высморкался. Борька мельком взглянул на него и

окаменел. Ему показалось, что отец плачет.

— Сегодня тренер звонил мне на работу,—

будто чужим голосом сказал Иван Борисович.

Борька молчал. -

— Я говорю: сегодня твой тренер звонил

мне на работу!!

За этот вечер Борька не проронил больше ни слова. Ни когда отец

кричал, ни когда бил.

— Слиз-зняк паршивый,— процедил сквозь

зубы Иван Борисович. И в самом деле смахнул слезу.— Где был?!

Он резким движением выдернул из брюк ремень.

—

Где ты был, я тебя спрашиваю?!

Раньше, случалось, слетал Борьке подзатыльник. Бывало это редко, и

он не был в обиде. Один раз — когда ему строго-настрого наказали стоять

возле кассы в «Детском мире», а он ушел; было ему тогда лет пять-шесть.

Потом в третьем или четвертом классе, когда, не в силах бороться с

любопытством, он попробовал на вкус папироску «Любительскую», у себя в

ванной — это надо же было додуматься! Но его никогда еще не били ремнем.

Большая Порка проходила по классическим, освященным веками

образцам. Иван Борисович, не владея больше собой, подскочил к сыну,

схватил его за шею и пригнул к своим

коленям. Тонко свистнул узкий ремень, и Борькину левую ягодицу

ожгло почти нестерпимой болью. Потом правую, потом спину...

— Подлец! — хрипел Иван Борисович.—

Мерзкий щенок... Подлый врун... Предатель,

предатель, предатель, пр-редатель!

Борька молчал, а Иван Борисович, красный от гнева и слез, все

заносил и заносил руку для удара.

— Не смей! — цепляясь за его руки, рубашку, живот, кричала

Екатерина Павловна.—

Не смей, Ваня! Изверг проклятый, не смей!

Раза два досталось и ей. Иван Борисович полностью сорвался с

тормозов.

Когда силы внезапно его оставили и он, шатаясь, вышел из кухни в

коридор, а потом в подъезд и на улицу, из раскрытой форточки их окна еще

долго доносился плач и стенания Екатерины Павловны.

А Борька, получив сполна тяжелых отцовских побоев и горячих

материных поцелуев, молча ушел в свою комнату и лег в кровать.

Горячая глухая боль в первые минуты не отпускала тело. Он,

затаившись, лежал. Но постепенно боль стала уходить.

«Вот так, значит, и бьют»,— сказал внутри его незнакомый голос.

Борька вслушался в себя. Самочувствие было в порядке. Даже плакать не

хотелось. «Так вот, значит, и бьют»,— вызвал он опять тот незнакомый голос.

И вдруг, улыбнувшись сухими губами, чуть слышно прошептал: «Эх, Олешка!

А меня, думаешь, не били? Еще как били!» Голос деда Алеши Пешкова

казался тонким и печальным. Жалобным был голос. Борька, вздохнув, опять

прошептал: «Эх, Олешка!..»

Потрепанная, без обложки, книга «Детство» лежала на полке для

учебников. Борька приподнял голову и посмотрел на нее. И вдруг

подумал, что дед Каширин был в сто раз сумасброднее его бати: порол

Алешку вообще ни за что. «Меня хоть за вранье»,— облегченно как-то

подумал он. «А ОН читал?! — пронеслось вдруг в голове.— Когда ее купили?

Кто читал? Мамка? Я ей скажу, пусть он почитает! Пусть почитает! Я скажу

им: пусть я потом буду спортсменом, пусть! Но тогда я пойду где прыгают!

Они же все сами говорят, что я — Сверчок! Ведь говорят же?!» Он

возбужденно перекатился на бок и поправил подушку, лежать на ней было

неудобно. Борька сунул под подушку руку и вытащил оттуда «Двух

капитанов». Он вытащил, но читать не стал. Чувствовал, что это было бы

просто некрасиво. В доме трамтарарам, из-за него, а он бы разлегся себе да

почитывал... Читать лучше всего было после «Времени». Дикторша под

музыку расскажет о погоде, зайдет мамка пожелать спокойной ночи,

поскрипит и успокоится их тахта... И вот тогда он тихонько притащит на

кровать настольную лампу, поставит ее вместо подушки и откроет нужную

страницу. И вернется расквитаться с подлецом Ромашовым.

«ДОБРЫЙ МИР»

— Ты что будешь пить, шиповник или березовый? — негромко

спросил жену Дмитрий Григорьевич.

— Все равно. Что-нибудь мокрое...— Евгения Сергеевна безразлично

пожала плечами, осторожно сняла с головы лисью шапку и стряхнула с нее

растаявший снег. Капли веером рассыпались по полу. Продавщица недовольно

посмотрела сначала на нее, потом на мокрый пол, но промолчала.

— Кошмар какой-то, а не погода,— проворчала Евгения Сергеевна.—

А еще говорят: Средняя Россия, Средняя Россия, здоровый климат... Не снег,