Добрый мир

На этот раз отрабатывали уход от удара прямой левой с контратакой;

второй номер, уходя от удара, должен был сам атаковать левой в корпус.

— Поактивней, Станислав,— дал установку

Олег Константинович.— Пощекоти его как следует. У тебя же отличный

удар! Не бойся, до

стань его, пускай Сверчок попрыгает! — он весело подмигнул Борьке и

пошел к другим парам.

После первых же атакующих выпадов Борька вдруг с легкой паникой в

душе понял, что не может боксировать со Стасиком. Он и раньше замечал, что

Стасик его боится; стоило ему, Борьке, начать действовать чуть побыстрей —

и приятель его терялся, начинал непроизвольно закрывать глаза, причем в

самый неподходящий момент — в момент удара. Сейчас Борька специально

подставлял корпус под контратаку, как бы приглашая действовать без опаски,

но удары Стасика были настолько неуверенными, что больше напоминали не

удары, а легкое поглаживание. И это его моргание в момент начала атаки...

Борька словно наяву ощутил, что вот-вот произойдет: он, чуть подавшись

корпусом, выбрасывает левую перчатку вперед, рассчитывая на уверенный

уход Киры влево и вниз — и вдруг прямо перед ним беспомощное лицо с

зажмуренными глазами; рука, словно сорвавшаяся пружина, летит вперед, на

его лицо, и ее невозможно остановить!

И Борька «сачканул» во второй раз. Сделав резкое движение навстречу

Стасику, он вдруг громко ойкнул и запрыгал на одной ноге.

К ним тут же подошел Олег Константинович.

— Что за шум, а драки нет? — нахмурившись, спросил он.

— Нога...— простонал Борька.

Олег Константинович усадил его на лавку и стал ощупывать правую

ногу:

— Так больно? А так? Подвернул или потянул?

—

Не знаю... Потянул, наверное...

Кажется, болела стопа. Да, Борька был почти уверен, что у него болит

правая стопа, во взъеме. Когда он со страданием в глазах на нее посмотрел,

ему даже показалось, что она немного припухла.

Олег Константинович приказал ему посидеть на лавке и

помассировать ногу. Но боль не прошла до самого конца тренировки. Борька

так хорошо вошел в роль, что даже домой шел, сильно хромая.

Иван Борисович сам занялся его ногой. Три дня, до следующей

тренировки, он массировал несчастную ногу и бинтовал ее эластичным

бинтом. В понедельник утром, по его мнению, на ней вполне можно было

прыгать. Что он и попросил сделать сына. Борька с опаской попрыгал.

Екатерина Павловна только вздыхала, глядя на мужнины хлопоты.

— И не стыдно тебе, в самом деле? —

недовольно ворчала она.— Небось сам бы неделю целую на бюллетене

просидел!.. И чего

ради? Чтобы помутузили мальчишку лишний

раз? С больной ведь ногой не больно-то набегаешься...

Иван Борисович отмахивался: что может понимать женщина в этих

вещах? Парню только на пользу пойдет. Пусть волю закаляет. В жизни всяко-

разно придется: и через боль, и через немогу... И ведь через три недели —

первый бой!

— «Бой», «бой»...— сердито передразнивала мужа Екатерина

Павловна.— Кто б из вас

добру учил! Вон, один такой как раз в нашу

группу дитятю водит; ты, говорит, никому спуску не давай, чуть что —

сразу сдачу! Так то не

дите, а кошмар какой-то. Не успеешь отвернуться — уже кому-нибудь

нос разбил. Пять лет

всего — а уж изверг какой-то растет... Ты небось, Борька, тоже там

направо и налево шуруешь? Говорят, тренер твой очень тобой доволен?

— Ничего я не шурую,— нахмурился Борь

ка.

В тот же день к шести вечера он пошел в спортзал. Но не дошел. По

дороге он вдруг представил себе, что Олег Константинович снова поставит

его в пару со Стасиком. Чтоб волю закаляли. И характер. Оба...

В нерешительности он сел на заснеженную скамейку невдалеке от

спортзала. Начинало уже темнеть. В туманном от мороза воздухе мельтешили

мелкие-мелкие колючие снежинки. Стайка воробьев слетела с голого тополя и

запрыгала по промерзшему асфальту перед скамейкой. Борька вдруг

вспомнил, что рассказывала им учительница зоологии: в тяжелые морозные

зимы больше половины мелких птиц погибает от холода; десятки тысяч,

миллионы воробьев и синиц не доживают до весны... Быстро сунув руку в

карман пальто, Борька достал оттуда горсть кедровых орешков и стал кормить

воробьев.

— Мамка велела быть добрым,— стыдливо про себя усмехаясь,

пробормотал он.— Цып-цып, цып, черти мохнатые, или как вас там... Чик-

чирик, чик-чирик. Ешьте, пока дядя добрый.

— Эй, Сверчок! — окликнули его со стороны трамвайной остановки.

— Ты чего там сидишь? Айда быстрей, уже без пяти!

Гошка Конь, его товарищ по секции, пританцовывая и прижав к

воротнику ухо, ждал, когда он подойдет.

— Ты иди, я сегодня еще не могу! — крикнул в ответ Борька.— Нога

еще не поправилась!

Воробьи, испугавшись его крика, отлетели метра на три в сторону.

Вытряхнув из кармана остатки орехов, Борька встал и захромал в

сторону детской библиотеки. Где-то надо было убить время. Тем более Стасик

Кириллов говорил ему, что в читальном зале можно взять все что угодно, даже

«Рассказы Южных морей» Джека Лондона и всего Беляева. О поступке своем

он долго не размышлял. «Не хочу и не пойду,— забыв, что надо хромать,

бубнил он себе под нос.— И вообще в легкую атлетику запишусь. Насильно

не заставят...» Неизвестно к чему, он вдруг вспомнил упражнения с «лапой»: