Добрый мир

хотелось. Об этом человеке во всем их комбинатовском районе много

говорили в последнее время, Саня слышал эту историю не раз. Дело было в

том, что начальник ЖКУ комбината каким-то способом сумел получить

четырехкомнатную квартиру, а семья его, включая самого, состояла из

четырех человек. Возмущенные женщины-очередницы, человек шестьдесят,

написали жалобу в обком партии и даже, кажется, в газету «Известия». Об

этом судили да рядили на все

лады, но прошло уже месяца три, а товарищ Чалый как ни в чем не

бывало сидел на своем месте. Саня прикидывал туда и сюда, но, похоже, идти

все-таки было надо. Да и как, в сущности, история эта могла касаться его!

Очень коротко, в две минуты, он изложил начальнику ЖКУ свою

просьбу.

— А смысл? — оторвав голову от бумаг, спросил товарищ Чалый.

— Мне не хочется объяснять, но мне очень нужно,— ответил Саня.—

Я согласен и на меньшую площадь.

— Ну а в чем дело, вы можете объяснить? — чуть раздраженно

спросил еще раз начальник ЖКУ.

— Могу. Я с соседом сильно поскандалил, и теперь...

— Так при чем здесь жилуправление? Обращайтесь в милицию!

— Вы меня не поняли,— Саня слегка покраснел.— Я здесь в

заявлении написал. Мне в жилотделе объяснили, что я сам пока не имею

права меняться, и я переписал. Видите ли, если у вас есть еще какая-нибудь

комната, то их можно было бы поменять, и никому от этого не было бы плохо.

Пусть даже квартира будет не двухкомнатная, как у меня, а трех... В мою с

удовольствием въедут, там всего один живет-. Я же сам пока не могу

меняться.

В это время в кабинет вошла секретарша.

— Ты слышишь, Зоя Кондратьевна,— обратился к ней начальник и

кивком головы указал на Саню.— Вот ему месяц назад комнату

дали, а он теперь обменять ее просит. Сосед

не нравится! Между прочим, на одного дали,

без семьи! Это ведь ты из Афганистана пришел, так?

— Не «ты», а «вы»,— резко поправил начальника Саня.

— Ну да, вы. Нет, ты смотри, Кондратьевна, им, понимаешь, все

льготы, как всамделишным ветеранам, а они — капризы! Н-да, молодежь

пошла — палец в рот не клади-и! Так вот что я в а м скажу, дорогой товарищ...

— Серый ежик тебе товарищ, понял? — грубо оборвал товарища

Чалого Саня. И уже совсем неизвестно зачем — не понял даже, как вырвалось

— всадил вдогонку: — Порасплодилось хомячья!

«Порасплодилось» — это было совсем не Санино. Это была любимая

присказка Равиля. Тому на каждом углу мерещилась чуть ли не контра.

Слово выпорхнуло, и его было уже не поймать. Саня и не стал ловить.

Он сгреб со стола свое заявление и танком двинулся к двери.

— А ну, стойте, молодой человек! — попытались его остановить. Но

это было все равно как если бы перед ним натянули паутину.

С раннего вечера и до часу ночи они с Равилем говорили о Саниных

невеселых делах. И вообще обо всем на свете. Жена Равиля, высокая

молчаливая женщина, изредка кипятила им чай и, положив подбородок на

руки, слушала их нестройную, порой нервную беседу.

— Я тебе говорю, Фетисыч, иди опять к

своему секретарю. Мало ли что непартийный!

Как его, Фролов? Вот иди к Фролову и расскажи ему все. А то

дождешься — верблюдом

сделают. Ведь не дурак же он, поймет! И про гниду эту недобитую

расскажи, и про это дерьмо чиновное. Расплодилось с-сволочей!

Равиль как заведенный ходил по кухне, и Нина — так звали его жену

— временами пыталась его успокоить.

— Да брось ты меня успокаивать! — отмахивался он.— Ты вон

послушай лучше, что за падлы цветут да здравствуют! Твой-то дедок, Василий

Матвеевич, сколько лет после войны в коляске откатался? В семьдесят

восьмом — все? Отжил?! А ты бы вон на Санькиного духаря посмотрела,—

он кивнул головой в Санину сторону,— об его крутой лобок еще поросят

бить! По тайгам, сволочь, белку стрелял. Это когда все в крови по уши

захлебывались! Когда бабы понадсаживались заместо лошадей! Когда моя

бабка с голоду опухала! И главное, даже не боятся уже ничего! Порасплоди-

лось!..

Временами беседа их уходила в сторону. Они говорили о своей войне,

о себе, пытались вообразить, что всех их ждет в ближние и дальние годы.

Такие беседы — обо всем на свете, о самом малом и самом глобальном, о

прошлом и будущем — часто случаются в наших домах. Мужчины заводятся,

кричат, а женщины их слушают, успокаивают, а иногда, наоборот, хлесткой

репликой заводят еще сильней. Неожиданные повороты и резкие переходы в

таких беседах — от маленького себя и до всей страны, до всего огромного

Союза — свойственны этим долгим вечерним разговорам. Люди, как это

бывает в таких случаях, настежь распахивают души — и спорят, спорят,

спорят... Что мы? Что Союз наш? Здоров ли?

А если нет — то насколько? Болячки на теле, прыщи, которые помазал

зеленкой — и все прошло, или все-таки нужен скальпель? Что мы?! Чего

хотим и что можем?! Вопросы, вопросы, вопросы... И ответы — чуть ли не

криком. Нелепые, глупые, озаренные внезапной вспышкой истинного

прозрения. Люди долго не могут потом уснуть.

Не спал Саня в маленькой и чистой Равилевой квартире. Домой его

Нина просто не отпустила. Поставила раскладушку, постелила и наказала

спать. Бай-бай — и все тут. Хорошеньким мальчикам с побитой головкой не