Добудь Победу, солдат!

Краусу было трудно говорить, и он слушал, повернув голову правой стороной к говорившему, и иногда задавал короткие вопросы. Доктор Швендке сказал, что перепонка левого уха сильно повреждена и слух вряд ли восстановится, что нужна немедленная госпитализация, и он не понимает, почему лейтенант наотрез отказался ехать в госпиталь. Ему нужен покой и лечение, а здесь обеспечить этого невозможно, и его долг, как врача… Я должен быть здесь, сказал Герберт, здесь мне будет лучше. Объясните Гюнтеру, что нужно делать, и он сделает все как надо.

Он не вставал с постели весь день, потому что было сильное головокружение и все время тошнило. Вечером, когда стихли звуки канонады, пришел Хохенштауф, и был искренен в своих сочувствиях, это было видно. Он поставил на стол бутылку французского коньяка, и сказал, что разговаривал с доктором, и не понимает, почему лейтенант упорствует в своем нежелании пройти лечение в госпитале. Краус приказал Гюнтеру подать какую-нибудь закуску, и хотел встать, но Хохенштауф удержал его и помог приподняться повыше и сесть. Лейтенант ощутил, что ему неприятен этот визит, но он должен был задать вопрос, который мучил его с того самого момента, как он пришел в себя. Он должен был спросить этого самонадеянного аристократа, почему тот, зная, чем все это кончится, не позволил забросать русского гранатами? Почему, зная, чем все кончится, не пошел сам, а отправил агитировать храброго русского гауптмана Вайнера?

– Почему ты послал Вайнера? – спросил Краус, потому что подробности были лишними, они подразумевались сами собой. Хохенштауф помедлил, но смотрел прямо, не отводя глаз, вопреки ожиданиям.

– Был шанс, хотя и минимальный, и я должен был его использовать. Такова моя работа! Давай выпьем! Плюнь на запрет доктора, хороший глоток коньяка поможет тебе лучше всяких лекарств. Да, и развеет твои сомнения. Мы на войне, друг мой… ты сам все прекрасно знаешь.

– И еще! – продолжил Хохенштауф, когда они выпили, – ответы на все вопросы, Герберт, придется искать самому, тут даже самый близкий друг не помощник. И не пытайся искать ответы в трудах великих философов, они скажут тебе то же самое.

Гюнтер принес тарелки с закуской и поставил на стол. Одну из них он подал Краусу, и, придерживая ее у груди лейтенанта, сказал:

– Мясо, герр лейтенант! Сегодня у нас мясо!

Мясо… Тошноворотный запах разлагающегося человеческого мяса заполнил грудь, и желудок, и голову, и он, сжав зубы, закрыл глаза, и увидел перед собой исходящие паром внутренности ефрейтора Амлюнга, вывернутые на землю взрывом русской гранаты.

– Герр лейтенант! – позвал денщик, и Краус открыл глаза. В тарелке перед его глазами лежало… сердце, он узнал его, это было сердце гауптмана Вайнера и оно вдруг ожило и трепыхнулось, дохнув на него все тем же запахом гниющего мяса. Лейтенант упал с кровати, и его стошнило чем-то черно-зеленым, спазмы выворачивали внутренности, и, казалось, саму его душу, но там было пусто. Ему помогли сесть, и он увидел совсем близко сочувствующие глаза Хохенштауфа и ощутил вкус коньяка во рту. Приступ совсем обессилил Крауса, и, сидя рядом со своей блевотиной, он мучительно думал – хорошо это или плохо, что у него нет сил дотянуться до висевшей на спинке кровати кобуры, достать пистолет и выстрелить в эти птичьи глаза.

Глава 20

Арбенов, как и планировал, сползал вправо от балки Забазной, но минометной батареи там уже не было. Зато он увидел, как выгружалась из крытого брезентом грузовика команда штурмовиков, и в свете фар разглядел необычную форму на солдатах. Они были в пятнистых, песочного цвета комбинезонах и обуты в высокие шнурованные ботинки на толстой подошве. Ну и дела, подумал Арбенов, они уже перебрасывают войска из Северной Африки. Явно, готовят удар, а эти солдаты – какое-то спецподразделение. За головной машиной стояла группа немецких офицеров, но лиц не было видно, только ноги в шнурованных ботинках, и один офицер был в начищенных до блеска сапогах, видимо он встречал прибывшее подкрепление.

Когда началась стрельба в той стороне, куда ушли Караев с Саватеевым, Арбенов пополз обратно и, когда спустился в балку, Санька был уже там. Стреляли близко, и нужно было уходить, и старшина повел группу вниз по балке и слышал, как Санька, ударив пленного, сказал:

– Чертов румынец! – и Парфеныч одернул парня:

– Не злодействуй, зубы вышибешь, толку от него будет мало.

Чердынский, ожидавший группу в балке в месте перехода, правильно рассчитал время и к их приходу снял постового в траншее, пересекавшую балку, и до наших позиций было рукой подать, когда грянул взрыв. Взрыв был такой мощный, что земля качнулась несколько раз, и Санька снова замахнулся на пленного, но не ударил.