Добыча: Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть

Все же процесс урегулирования проходил спокойнее, чем можно было ожидать, что частично объяснялось позицией компаний, проявивших реалистичный подход. Некоторые назвали бы его даже фатальным. В прежние годы из Венесуэлы поступала значительная часть прибылей, а в какой-то период страна давала половину всего мирового дохода Exxon. Здесь можно было при желании добиться руководящих постов если не в Exxon, то в Shell, и сделать карьеру. Но с приходом новой эры у компаний не было возможности сопротивляться. Главным для них стало сохранение доступа к нефти. «Мы не могли победить, — говорил президент Creole Дольф. — Цены были устойчивы, рыночная конъюнктура придавала смелости этим странам, которые полагали, что так будет продолжаться вечно. Национализация оставляла нам очень мало вариантов для маневра».

После объявления национализации нефтяной промышленности перед Венесуэлой встали две проблемы. Первая — сохранение притока оборудования и ноу-хау извне для обеспечения более высокой эффективности и современного уровня отрасли. Компании заключили с Венесуэлой сервисные контракты, согласно которым в обмен на постоянную передачу передовых технологий и обес­печение специалистами бывшие владельцы концессий получали 14–15 центов за баррель. Вторая проблема — получение доступа на рынки сбыта. Национализированная отрасль производила огромный объем нефти, но своя система сбыта за пределами страны у Венесуэлы отсутствовала, а нефть надо было продавать. Бывшим концессионерам нефть была по-прежнему необходима для их систем сбыта. Венесуэлой были заключены долгосрочные контракты по поставкам нефти на рынок. В первый же год после национализации Exxon и Венесуэла подписали контракт на поставки нефти, который на тот день считался самым крупным в мире — на 900 000 баррелей в день.

Гораздо более трудным и эмоционально напряженным был второй раунд переговоров — между политиками и нефтяниками Венесуэлы. В нефтяной промышленности работали уже два поколения венесуэльцев, и к этому времени 95% всех рабочих мест, в том числе и руководящего уровня, занимали венесуэльцы. Многие из них прошли подготовку за границей и приобрели опыт, работая в транснациональных компаниях. И они в целом считали, что по отношению к ним никакой дискриминации не было. Теперь вопрос сводился к следующему: станет ли нефтяная отрасль страны, от которой зависели доходы правительства, в первую очередь политической структурой, с программой, устанавливаемой политиками и зависящей от распределения сил на политической арене страны, или же государственной структурой, управляемой деловыми кругами с учетом долгосрочных перспектив и с программой, которую будут определять нефтяники. За этим вопросом, конечно, стояла борьба за власть и главную роль в национализированной нефтяной отрасли Венесуэлы, равно как и за будущее национальной экономики.

Решение этого вопроса определил ряд известных стратегических соображений. От нефтяной промышленности и ее жизнедеятельности зависело общее экономическое благосостояние страны. И в Каракасе опасались, что будет создан «еще один Pemex» — такая же чрезвычайно сильная государственная компания, как Petróleos Mexicanos, которая была неподвластна какому-либо влиянию и являлась государством в государстве. Не меньшие опасения вызывало то, что результатом явится ослабленная, политизированная и коррумпированная нефтяная промышленность, а это отрицательно скажется на всей экономике Венесуэлы. На решение проблемы влиял и тот факт, что не только во всех венесуэльских компаниях, но и на самом верху работало большое число опытных и высококвалифицированных специалистов-нефтяников. В случае политизации отрасли они просто могут собрать свои вещи и покинуть страну.