Добыча: Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть

В первые же недели правления Картера энергетика стала вопросом номер один. Президент ознакомился с подготовленным в конце 1976 г. докладом ЦРУ, прогнозировавшим нехватку нефти, и нашел его чрезвычайно интересным и убедительным, а главное, дающим ему возможность следовать по выбранному пути. Шлесинджер, как и Картер, был убежден, что обеспечение углеводородами будет и в дальнейшем связано с растущими трудностями, а это представляло экономическую и политическую опасность для Соединенных Штатов. Конечно, будучи экономистом, Шлесинджер не верил в абсолютное истощение природных ресурсов, скорее он считал, что неизбежно повысятся цены, обеспечивая таким образом баланс рынка. Оба они разделяли глубокую тревогу относительно сложностей внешней экономической политики в условиях превышения спроса над предложением на нефтяном рынке. Как явствует из мемуаров Картера, многие американцы, в том числе, безусловно, и Джимми Картер, и Джеймс Шлесинджер, «чувствовали себя глубоко оскорбленными, что самой великой страной в мире вертят несколько находящихся в пустыне государств».

В 1972 г., задолго до кризиса, в бытность еще председателем Комиссии по атомной энергии, Шлесинджер высказал еретическую по тем временам мысль: Соединенные Штаты, исходя из соображений национальной безопасности, внешней экономической политики и защиты окружающей среды, должны принять программу энергосбережения. «Мы окажемся в гораздо лучшем положении, если перестанем выпускать автомобили, съедающие каждые 10 миль по галлону бензина, и строить здания, которые не держат тепло», — сказал он тогда. Что касается защитников окружающей среды, то, по его мнению, основой их движения должно быть «опровержение положения» о «бесконтрольном росте энергопотребления». Теперь, в 1977 г., он больше чем когда-либо был убежден, что главным фактором в любой политике по энергетике должна быть экономия. К сожалению, для многих других это было не так очевидно, как для него.

Новая администрация оставалась верной обещанию принять общегосударственную энергетическую программу в течение первых же 90 дней. При такой поспешности не хватало времени для достижения необходимого консенсуса и рабочих консультаций не только с председателями комитетов в конгрессе, но и с более широкой группой заинтересованных конгрессменов и даже в самой администрации. Разработка новых программ держалась в секрете. Более того, третью часть этого срока Шлесинджеру пришлось посвятить продвижению закона о природном газе, принятие которого должно было помочь устранению его дефицита в 1976–1977 гг., плюс законодательным мерам по созданию министерства энергетики. Лавина событий вынудила Шлесинджера попросить Картера пересмотреть срок в 90 дней. «Я сказал — 90 дней, — твердо ответил Картер. — Я дал обещание и намерен его сдержать».

Картер не вполне был доволен рождавшимся планом. «Наш главный и самый сложный вопрос состоит в том, как поднять цены на дефицитную энергию с минимальным ущербом для экономической системы и максимально справедливо распределить финансовое бремя, — написал он в записке Шлесинджеру. — Я не удовлетворен вашим подходом. Он чрезвычайно сложен». И далее, чтобы объяснить свое недовольство, Картер жалобно приписал: «Я его не понимаю».

План предполагалось обнародовать в начале апреля в послании президента к нации. За неделю до этого в воскресенье Шлесинджер в телевизионном интервью, подыскивая метафору, которая бы подчеркнула грандиозность энергетической проблемы, вспомнил слова Уильяма Джеймса[42] — «моральный эквивалент войны».

Оказалось, что в то воскресенье среди телезрителей был и Джимми Картер, которому это выражение страшно понравилось, и он включил его в свое обращение. Итак, в апреле 1977 г. Картер, появившись на телевизионных экранах для «беседы у камина» с нацией, назвал свою энергетическую программу «моральным эквивалентом войны» — и в дальнейшем ее так и стали называть. Оппоненты программы предпочли аббревиатуру «МЭВО», что звучало, как кошачье «мяу».