– Так это он тот добывайка, о котором ты нам как-то рассказывал? – спросила она, взглянув на Спиллера. – Тот, который живёт один?
Спиллер лукаво улыбнулся.
– Точно, – подтвердил он, – я сам много чему от него научился… любому добывайке есть чему поучиться у него.
– А зачем это надо, если ты живёшь на всём готовом? – спросил Под. – Не к чему и руки приложить… Продолжай, Арриэтта, – сказал он, так как она вдруг задумалась.
– А это всё. Во всяком случае, сейчас мне больше ничего не приходит в голову.
– Что ж, хватит и этого, – сказал Под.
Он пристально смотрел на неё, сложив на груди руки, с серьёзным, даже мрачным выражением.
– Ты не должна была так делать, – медленно сказал он, – неважно, что мы от этого имеем.
– Послушай, Под, – быстро вставила Хомили, – должна – не должна, она это сделала, а сделанного не воротишь, сколько бы ты её ни бранил. Я хочу сказать, – Хомили обвела взглядом комнату, посмотрела на сияющую посуду на кухонном столике, на кран над раковиной, на незажжённую лампочку под потолком, – мы многим ей обязаны.
– Это всё пахнет человеками, – сказал Под.
– Запах выветрится, – возразила Хомили.
– Ты уверена? – спросил Под.
Потеряв терпение, Арриэтта внезапно вскочила с табурета перед огнём.
– Ну что вам ещё надо?! – негодующе вскричала она. – Я думала, вы будете мной довольны… будете гордиться мной… Мама всегда мечтала о таком доме, как этот! – И, нащупав задвижку, она распахнула двери и выбежала в лунную ночь.
После её ухода в комнате застыла тишина. Все молчали, но вот раздался тихий скрип стула – это встал Спиллер.
– Куда ты? – небрежно спросил Под.
– Посмотрю, как там на причале.
– Но ты же вернёшься сюда опять? – спросила Хомили; её вновь обретённый уютный дом просто обязывал к гостеприимству.
– Спасибо, – сказал Спиллер.
– Я пойду с тобой, – попросил Под.
– Ваше дело, – сказал Спиллер.
– Хочу подышать свежим воздухом, – сказал Под.
Стоявшая в тени от дома Арриэтта видела, как они прошли, освещённые луной. Когда они уже скрылись в темноте, она услышала, как отец говорит: «…зависит от того, как на это смотреть». «На что – это?» – спросила она себя. Неожиданно Арриэтта почувствовала себя сиротливо: у отца с матерью был их дом, у Спиллера – барка, у мисс Мензиз – мистер Потт и игрушечный городок, у мистера Потта – мисс Мензиз и игрушечная железная дорога, а у неё – никого и ничего. Арриэтта протянула руку и схватила за стебель одуванчик высотой с фонарный столб, который вытянулся до окна её спальни. Поддавшись внезапному порыву, она сломала стебель пополам; серебряные зёрнышки разлетелись во все стороны, сок залил ей руки. С минуту она стояла, глядя, как блестящие копья, распрямившись, плывут в темноту, а затем, вдруг озябнув, повернулась и вошла обратно в дом.
Хомили по-прежнему сидела у огня, там, где они оставили её, и мечтала. Она уже подмела перед очагом и зажгла свечку, поставив её на стол. Видно было, как она наслаждается своим новым домом, как она всем довольна. Сердце Арриэтты внезапно пронзила острая боль.
– Ты бы хотела всегда здесь жить? – спросила она, подвигая к огню табурет.
– Да, – сказала Хомили, – тут теперь так уютно… Но почему ты об этом спрашиваешь? А ты разве не хотела бы?
– Не знаю, – сказала Арриэтта. – Все эти человеки летом. Вся эта пыль. Весь этот шум…