Дочь бакенщика

— Пойдем, Ильсеяр, бери весла. Бакены надо поту-шить. И так они даром горят. За всю ночь хоть бы один пароход проплыл... А вот кончится война, увидишь… О-о… тогда по-иному все пойдет. Не успеет пароход показаться снизу, как сверху приплывет другой. А там загудят буксиры, барж сколько пойдет… еще пароходы да лодки...

— А тогда здесь одни красные будут?

— Только одни красные, дочка.

— Пойдем скорее, папа.

Ильсеяр вприпрыжку сбежала с берега и влезла в лодку. Дождавшись отца, она наладила весла и, медленно погружая их в воду, начала грести. Вдруг наверху залаяла собака. Это Актуш, который уже давно выскочил из дома и успел намаяться, бегая по полю и разоряя кротовые норы, увидел Ильсеяр и подавал ей голос:

«Гав! Гав!»

— Актуш, Актуш, беги сюда!

Собака спрыгнула с обрыва вниз, кинулась в воду и, пошевеливая торчавшими из воды ушами, поплыла за лодкой.

Мэрдан оглянулся:

— Ишь, как соскучился по тебе Актуш.

— Собаки умеют скучать?

— А как же!

— Так же, как я по тебе?

— Об этом мы у него самого спросим... Поторапливайся, Актуш! Хозяйка тут кое о чем спросить тебя хочет.

Ильсеяр засмеялась. Актуш быстро доплыл до них, и Мэрдан втащил его в лодку.

— Ну, поговорите теперь…

— Он же не умеет разговаривать…

Отряхиваясь от воды и вертя мокрым хвостом, собака тыкалась мордой к Ильсеяр и к Мэрдану. Мэрдан схватил ее за ошейник и посадил на дно лодки.

— Сиди здесь. Не трясись, не трясись, одежу забрызгаешь. Сколько ты мышей поймал все-таки? — пошутил он.

Собака взвизгнула.

— Вот вчера он поймал так поймал, папа, — сказала Ильсеяр, забывая грести. — Куропатку, вот такую!

Собака, словно в подтверждение ее слов, взвизгнула еще раз.

Ильсеяр снова схватилась за весла, а Мэрдан, прижав к себе локтем рулевой гребок, начал скручивать, цигарку.

Как старательно ни гребла Ильсеяр, большая лодка двигалась неторопливо. Закурив цигарку, Мэрдан взял в руки гребок, и лодка чуть накренилась по движению гребка. От утренней ли прохлады, или просто хотел он согнать дремоту, Мэрдан встряхнулся. Лодка качнулась, и вокруг по воде пробежали легкие волны.

Когда погасили второй бакен, лодку пустили по течению. Ильсеяр, оставив весла, заправила под платок выбившиеся на лоб волосы. Потом повела веслами раза два и снова выпустила их, взглянула отцу в глаза:

— А завтра ты меня возьмешь на гору, да, папа?

Мэрдан широко улыбнулся ей, кивнул головой и запел сильным своим голосом протяжную песню:

Прекрасны нашей Белой берега,
Разгоняют все горестные думы...

Они подплыли к последнему бакену. В эту минуту показался огненно-красный диск солнца и вся гладь реки осветилась золотистым отблеском его лучей. Тут же сверху раздался мягкий, ласковый оклик:

— Ильсея-ар!..

— Вон и дед твой поднялся, дочка.

Ильсеяр вскочила и взглянула вверх. На самом краю обрыва стоял старик; казалось, он вот-вот сорвется оттуда.

— Де-е-душка-а!.. — закричала Ильсеяр и изо всех сил загребла к берегу.

Скоро лодка ткнулась острым носом в песок. Не дожидаясь, пока отец поставит лодку на причал, Ильсеяр выпрыгнула из нее и полезла по крутизне к деду. Актуш тоже не отставал, резвясь и прыгая, бежал за хозяйкой.

Мэрдан крикнул вслед дочери:

— По тропке лезь, коза! Упадешь!

Однако в его словах не было и тени недовольства или наставления. Наоборот, Мэрдану явно нравилось, что его дочь растет выносливой, проворной и ловко, как дикая козочка, взбирается по крутым склонам Белой. Видно, Ильсеяр чувствовала это, она даже глазом не повела в сторону тропинки и продолжала карабкаться напрямик.

— Хорошо поспал, дедушка?

— Как медведь.

Ильсеяр повисла на шее у старика с добродушным лицом, сильно похожего на ее отца, но только невысокого ростом.

— Рыбу удить, дедушка?

— Ежели клюнет.

Дед Бикмуш — отец Мэрдана — был стар, доживал седьмой десяток лет. Большую часть этих лет он провел на шахтах Урала, рубил уголь. Но, как начал стареть и терять силы, хозяева прогнали его с работы. Тогда дед Бикмуш пошел со своей старухой пешком за семь или восемь сотен верст в родную деревню к сыну Мэрдану. Брели они, питаясь подаянием сердобольных людей. Ночевали, где пустят, ели, что подадут.

Только сломилось на половине пути крыло деда Бикмуша — умерла его старуха, с которой он прожил вместе сорок лет. После ее смерти для деда Бикмуша, уставшего от вечных невзгод, жизнь и вовсе потеряла смысл. Ноги едва тащили его, и за подаянием у чужих окон дед останавливался редко, лишь когда совсем терял силы.

Бедный старик все плакал и плакал. Развертывал он узелок со скудной едой, а кусок все равно в горло не лез, не с кем было делить его теперь, не было с ним подруги, с которой вместе переносил он все горести и беды жизни. Так, в слезах и горьких размышлениях, прошел дед Бикмуш свой долгий путь, и наконец нога его ступила на землю, которую он когда-то возделывал своими руками. Плетка помещика, кнут нужды… И все-таки родина!.. По родной земле и ноги его пошли шибче. Приободрился старик.

… Показался минарет мечети. Вот и околица. Стог, скирды… Все знакомо, все близкое, родное! Остается повернуть за угол...