Дочь фортуны

– Ваш истерический настрой сильно действует на нервы. Предлагаю всем успокоиться. Зачем вы ее разыскиваете? Даже если вы ее найдете, она больше не переступит порог этого дома, – объявил Джереми Соммерс.

– Элиза для тебя ничего не значит? – упрекнула Роза.

– Дело не в этом. Девочка совершила непростительную ошибку и должна расплатиться.

– Так же, как уже двадцать лет расплачиваюсь я?

Столовая погрузилась в ледяное молчание. В семье никогда напрямую не заговаривали о прошлом, и Джереми даже не знал, известно ли Джону о романе между сестрой и венским тенором, – сам он точно ни о чем таком не рассказывал.

– Какая еще расплата, Роза? Тебя простили, и ты осталась в лоне семьи. Тебе не за что меня упрекать.

– Так почему ты был столь великодушен со мной, но не хочешь по-доброму отнестись к Элизе?

– Потому что ты моя сестра и мой долг тебя защищать.

– Элиза мне как дочь, Джереми!

– Но она не твоя дочь. Мы не имеем перед ней никаких обязательств, она не входит в нашу семью.

– А вот и входит! – крикнула мисс Роза.

– Ну хватит! – рявкнул капитан и ударил кулаком по столу так, что зазвенела посуда.

– Она член нашей семьи, Джереми. Элиза – она наша, – повторила Роза, уже плача, закрыв лицо руками. – Элиза – дочка Джона…

И тогда Джереми узнал от сестры и брата тайну, которую эти двое хранили шестнадцать лет. Этот немногословный мужчина, такой сдержанный, что казалось, ему в принципе чужды человеческие эмоции, впервые в жизни вышел из себя, и все, о чем его идеальное британское хладнокровие молчало в течение сорока шести лет, выплеснулось наружу вместе с потоком упреков, ярости и унижения, потому что, боже мой, каким же дураком я был – жил, ничего не подозревая, под одной крышей с гнездилищем лжи, в уверенности, что мои сестра и брат – достойные люди и между нами царит доверие, а на самом деле все это было продуманной брехней, привычной фальшью, и кто знает, сколько еще всего вы постоянно от меня скрывали, но вот это уже за гранью, почему, черт возьми, вы ничего мне не сказали, что я такого сделал, чтобы со мной обходились как с чудовищем, чем я заслужил ваши махинации, как вы могли пользоваться моей щедростью и в то же время меня презирать, потому что никак иначе, кроме как презрением, и не назовешь этот ваш постоянный обман и тайный уговор со мной не считаться, я нужен вам только для оплаты счетов, всю жизнь было одно и то же, вы с самого детства привыкли хихикать у меня за спиной…

Роза и Джон онемели, не зная, как оправдаться; они просто пережидали бурю, и, когда Джереми выплеснул все до капли, в столовой надолго воцарилась тишина. Все трое разом обессилели. Впервые в жизни они предстали друг перед другом без масок учтивости и хороших манер. Казалось, будто безвозвратно сломалось что-то главное – то, что поддерживало в хрупком равновесии этот столик на трех ножках; и все-таки по мере того, как Джереми восстанавливал дыхание, лицо его приобретало прежнюю невозмутимость и хладнокровие, он поправил упавшую на лоб прядку и съехавший на сторону галстук. И тогда мисс Роза встала, подошла сзади к сидящему на стуле брату и положила руку ему на плечо – это было единственное проявление близости, которое она осмелилась себе позволить, а сердце ее в это время разрывалось от нежности к ее одинокому брату, к этому молчаливому меланхоличному мужчине, заменившему ей отца, а ей даже никогда не приходило в голову заглянуть ему в глаза. Роза поняла, что на самом деле ничего не знает об этом человеке и что никогда в жизни к нему не прикасалась.

Шестнадцать лет назад, утром 15 марта 1832 года няня Фресия вышла в сад и наткнулась на обыкновенную коробку из-под марсельского мыла, прикрытую газетным листом. Индианке стало интересно, она подошла посмотреть, подняла газету и увидела новорожденного младенца. Няня Фресия завопила, бросилась в дом, а в следующее мгновение над ребеночком уже склонилась мисс Роза. Ей едва исполнилось двадцать лет, она была свежа и прекрасна, как персик, ветер обдувал ее платье цвета топаза и распущенные волосы – именно такой ее запомнила (или вообразила) Элиза. Женщины вдвоем подняли коробку и перенесли в комнату для рукоделия; там они выкинули газету и достали девочку, небрежно завернутую в шерстяной жилет. Они заключили, что малышка пробыла на улице недолго: несмотря на утренний бриз, тельце было теплое, и девочка преспокойно спала. Мисс Роза велела индианке принести чистое одеяло, простыни и ножницы – они будут делать пеленки. Когда няня Фресия вернулась, жилет куда-то исчез, а голая девочка вопила на руках у мисс Розы.

– Я сразу же узнала этот жилет. Я сама год назад скроила его для Джона. Я его спрятала, потому что ты бы тоже его узнал, – объясняла Роза брату.

– Кто ее мать, Джон? – спросил Джереми.

– Я не помню, как ее звали…

– Ты не знаешь даже имени! Да сколько же ублюдков ты наплодил по свету?