В пути Элиза возглавляла караван на своем крепком жеребце, который, несмотря на печальный вид, оказался не хуже скакуна благородных кровей; за спиной у всадницы висело бесполезное ружье, на крупе коня сидел индейский мальчик. Элизе было так удобно в мужской одежде, что она точно не знала, сумеет ли снова одеваться в женское. Девушка была уверена в одном: корсет она больше не наденет, даже на свадьбу с Хоакином Андьетой. Если караван подъезжал к реке, женщины набирали воду в бочки, стирали и мылись, и для Элизы это были самые сложные моменты: ей приходилось выдумывать все более хитроумные предлоги, чтобы приводить себя в порядок без свидетелей.
Громила Джо была суровая голландка из Пенсильвании, обретшая свою судьбу на просторах Запада. Она мастерски управлялась с картами и костями, азартные игры были ее страстью. Голландка зарабатывала на жизнь игрой, пока ей не пришло в голову набрать девушек и разъезжать вдоль Материнской жилы, «намывая золото» – так Громила именовала свой способ обогащения. Она была уверена, что молодой пианист – гомосексуал, и за это прониклась к пареньку нежностью – как и к индейскому мальчишке. Джо не позволяла девочкам и Бабалу насмехаться, не допускала обидных кличек: бедняжка не виноват, что уродился без волос на подбородке и с внешностью мозгляка, как и сама она не виновата, что родилась мужчиной в женском теле. Бог развлекается такими шуточками единственно, чтобы напакостить людям, не иначе. Маленького индейца Джо за тридцать долларов выкупила у рейнджеров, истребивших все остальное племя. Тогда ему было три или четыре года, он походил на скелетик с раздутым от паразитов животом. Но через несколько месяцев принудительного кормления и обуздания припадков, чтобы малыш не ломал все, что попадается ему под руку, и не бился головой о колеса фургонов, мальчик подрос на целую пядь и явил свой истинный дух воина: он был суров, необщителен и вынослив. Джо назвала его Том-без-Племени, чтобы юный индеец не забывал о долге возмездия. «Имя – неотделимая часть человека», – говорили индейцы, и Джо считала точно так же, вот почему она сама придумала себе прозвище.
Порченые голубки в караване были две сестрички из Миссури, проделавшие такой долгий путь посуху, что по дороге лишились фамилии; еще была Эстер, восемнадцатилетняя девица, сбежавшая от отца, религиозного фанатика, которому нравилось ее пороть, и красивая мексиканочка, дочь гринго и индианки, успешно выдававшая себя за белую, она выучила пару-тройку фраз на французском, чтобы обманывать наивных клиентов: среди мужчин бытовало убеждение, что француженки в этом деле самые опытные. В калифорнийском обществе бродяг и мошенников тоже не обходилось без расовой иерархии: белые допускали связь с метисками цвета корицы, но с отвращением избегали любых контактов с негритянками. Все четыре девушки благодарили судьбу за встречу с Громилой Джо. Эстер была единственной, кто не занимался этим ремеслом прежде; прочие прошли через Сан-Франциско и знали, почем фунт лиха. На их долю выпали не первоклассные салуны; девушки имели представление о побоях, инфекции, наркотиках и коварстве сутенеров, их заражали венерическими болезнями, а потом лечили самыми варварскими способами, а абортов они перенесли столько, что сделались бесплодными – но на это девушки вовсе не жаловались, а, наоборот, почитали удачей. Громила Джо вызволила их из мира низости, увезла далеко от Сан-Франциско. На долгое время лишив девушек вина и наркотиков, Джо обрекла их на страдания, похожие на пытки, чтобы спасти от опиумной и алкогольной зависимости. Девушки платили ей дочерней преданностью, ведь Джо обращалась с ними справедливо и не обкрадывала. Устрашающее присутствие Бабалу обуздывало порывы жестоких и пьяных клиентов, девушки хорошо питались, а бродячие фургоны казались им удобным пристанищем для души и тела. В этой безбрежности холмов и лесов они чувствовали себя свободными. Жизнь проституток не была ни легкой, ни романтичной, но они уже подкопили кое-какие деньги и могли бы уйти, если бы пожелали, однако оставались с караваном, потому что это маленькое людское сообщество больше всего походило на семью, которой они лишились давным-давно.