Дочь фортуны

Через три дня Джек немного восстановил силы, но у него отвалился кончик носа и почернели два пальца на руке. Однако даже эти обстоятельства не убедили его в необходимости обратиться к врачу: Джек прогундосил, что лучше уж гнить по частям, чем целиком оказаться на виселице. Громила Джо созвала совет в дальнем конце барака; шепотом постановили: бедняге нужно отрезать пальцы. Все взгляды уперлись в Бабалу Плохого.

– Я? Да ни в жизнь!

– Бабалу, сукин ты хвост, не строй из себя барышню! – в ярости прорычала Громила.

– Давай ты сама, Джо, я на такое не гожусь.

– Если годишься, чтобы разделать оленя, так и здесь справишься. Да что для тебя пара каких-то несчастных пальцев?

– Одно дело зверь, а совсем другое – христианская душа.

– Поверить не могу! Это шлюхино отродье (простите меня, девочки) не хочет оказать мне даже такую малюсенькую услугу! После всего, что я ради тебя сделала, скотина!

– Прости, Джо. Я никогда не причинял вреда человеческому существу…

– Да что ты мелешь? Ты разве не убийца? В тюряге не сидел?

– Это было за кражу скота, – признался великан, чуть не плача от унижения.

– Я все сделаю, – перебила бледная, но решительная Элиза.

Теперь все недоверчиво вытаращились на маленького чилийца. Даже Том-без-Племени казался более подходящим кандидатом для такой операции, чем этот неженка.

– Мне нужны отточенный нож, молоток, игла, нитка и чистые тряпки.

Бабалу сел на пол и в ужасе обхватил голову руками, а женщины в почтительном молчании готовили необходимые предметы. Элиза вспоминала, как под руководством Тао Цяня извлекала пули и зашивала раны в Сакраменто. Если тогда она не падала в обморок, значит справится и теперь, сказала себе девушка. Самое главное, по словам Тао Цяня, – избежать кровопотери и заражения. Элиза никогда не видела ампутаций, но, когда они лечили бедолаг с отрезанными ушами, Тао Цянь рассказывал, что в других землях за те же преступления отрубают руки и ноги. «Топор палача скор, но он не оставляет ткани, чтобы прикрыть кость на культяшке», – сетовал чжунъи и вспоминал уроки доктора Эбенизера Хоббса, который имел дело с боевыми ранениями и учил, как поступать в таких случаях. «Хорошо хоть у нас тут только два пальца», – утешала себя Элиза.

Громила заливала в пациента алкоголь, пока тот не отключился, а Элиза тем временем дезинфицировала нож, нагревая до красноты. Она велела усадить Джека на стул, смочила его руку в тазике с виски и положила на край стола, отставив гангренозные пальцы в сторону. Элиза пробормотала магическую молитву няни Фресии и, подготовив себя, сделала знак голубкам, чтобы те крепко держали пациента. Она приставила нож к черным пальцам и нанесла один уверенный удар молотком; острие погрузилось в плоть, беспрепятственно обрубило кости и впилось в стол. Джек испустил утробный рык, но он был до того проспиртован, что даже не пришел в себя, когда Элиза накладывала швы, а Эстер бинтовала. Через несколько минут пытка закончилась. Элиза смотрела на ампутированные пальцы и боролась с тошнотой, женщины перекладывали Джека на тюфяк. Бабалу Плохой, который все это время держался как можно дальше от стола, робко подошел, сжимая свою детскую шапочку в руке.

– Да ты настоящий мужик, Чиленито, – восхищенно пробормотал великан.

В марте Элизе тихонько исполнилось восемнадцать лет, и она все еще ждала, что рано или поздно на пороге появится Хоакин, как, по утверждению Бабалу, поступил бы любой мужчина на сто миль в округе. Мексиканец Джек за несколько дней восстановил свои силы и однажды ночью скрылся, ни с кем не попрощавшись; рана его еще не успела зарубцеваться. Вел он себя очень скверно, и все в бараке обрадовались, когда он ушел. Джек мало говорил и был всегда на взводе, держался нагло, закипал из-за малейшего, им самим выдуманного повода. Он не выказывал никаких признаков благодарности за заботы обитателей барака, – наоборот, придя в себя после алкогольной анестезии и узнав, что ему ампутировали два пальца, необходимые для стрельбы, мексиканец принялся браниться и угрожать, поклялся, что сукин сын, изувечивший ему руку, заплатит за такое дело собственной жизнью. И тогда у Бабалу кончилось терпение. Он подхватил мексиканца, точно куклу, вздернул на высоту своего роста, посмотрел в глаза и произнес тем медоточивым голоском, который у него предвещал вспышку ярости:

– Это был я, Бабалу Плохой. Ты чем-то недоволен?