Дочь генерала

— Я не очень-то разбираюсь в политике, — проговорил я, краем глаза наблюдая за Грейс. Она выложила распечатки и гибкий диск на столик рядом с компьютером, встала, помахала мне рукой и пошла к двери. Кэл подошел к компьютеру, вставил в него свою дискетку с программой графиков отпечатков ног и начал колдовать с машиной.

— Чем это они занимаются? — поинтересовался Кент.

— Пытаются выяснить, кто преступник.

— А где агенты ФБР?

— Скорее всего, ждут возле двери, пока у меня не кончится мое время.

— Я не люблю работать с ФБР, — заметил Кент. — Они нас не понимают.

— Это точно. Но зато никто из них не спал с убитой.

Дверь открылась, и вошла Синтия. Она подошла к нам и обменялась приветствием с Кентом. Я достал для нее банку кока-колы из холодильника, а для Кента — банку пива. Мы сели. Кент начал нервничать.

— Как все это печально, — начала Синтия. — Она была совсем еще молодая… Мне так жаль ее родителей и брата.

Кент не проронил ни слова.

— Билл, — обратился я к нему, — нам с Синтией хотелось бы уточнить кое-какие беспокоящие нас детали.

Кент отхлебнул еще пива из банки.

— Во-первых, вот это письмо, — Синтия достала из сумочки письмо и протянула его Кенту.

Он пробежал его, фактически не читая, поскольку, скорее всего, выучил наизусть, и вернул Синтии.

— Я понимаю, насколько вам это было неприятно, — вздохнула Синтия. — Трудно вынести такой предательский удар от любимого человека.

Кент заерзал в кресле и глотнул еще пива.

— Почему вы думаете, что я ее любил? — спросил он наконец.

— Так мне подсказывает моя женская интуиция, — ответила Синтия. — Вы ее любили, она же была слишком занята собой и собственными проблемами, чтобы ответить взаимностью на ваши искренние чувства к ней. Она была эгоисткой.

Порой сыщику, расследующему убийство, приходится плохо отзываться о жертве, разговаривая с подозреваемым. Убийце неприятно слышать, что он лишил жизни воплощение добродетели, «дитя, отмеченное и одаренное Всевышним», как охарактеризовал Энн Кэмпбелл полковник Фоулер. Полностью игнорировать моральные аспекты, как это предлагал Карл, не следует, нужно лишь несколько сместить акцент, задавая вопросы, и намекнуть подозреваемому, что понимаете, почему он так поступил.

Но Билл Кент не был слабоумным и раскусил эту маленькую хитрость, так что предпочел промолчать.

— У нас также имеются ее дневниковые записи о ваших интимных свиданиях с ней, — продолжала Синтия.

— Они вон там, на столике у компьютера, — добавил я.

Синтия отошла к столику, взяла распечатки и вернулась с ними назад. Усевшись напротив Кента на кофейный столик, она начала вслух читать некоторые особо красочные пассажи. Эротичными в полном смысле слова их назвать, однако, было нельзя. Это скорее были записки врача; ни слова о любви или чувствах, как это обычно бывает в дневниках, просто хладнокровное описание совокуплений. Это, безусловно, стало неприятным открытием для Билла Кента, но еще и свидетельствовало о том, что для Энн Кэмпбелл он значил не больше, чем ее вибратор. Его лицо исказилось гневом, а гнев, как известно, плохо поддается контролю и неминуемо ведет к самоуничтожению.

— Я не обязан все это выслушивать, — вскочил на ноги Кент.

— А я думаю иначе, — тоже вставая, сказал я. — Прошу вас сесть, вы действительно нужны нам.

Он заколебался, не зная, что делать — остаться или же уйти. Но нужно было решиться на поступок, потому что именно теперь вершилось самое важное в его жизни, и, если бы он ушел, это произошло бы здесь без него.

С наигранной неохотой Кент сел, и я тоже.

Синтия продолжала читать, словно бы ничего не произошло:

— «Билл наконец-то вошел во вкус сексуальной асфиксии, хотя и долго упрямился. Теперь он обожает просовывать голову в петлю, подвешенную к крюку в стене, и затягивать ее, пока я делаю ему минет. Но ему также нравится привязывать меня к кровати и душить веревкой, одновременно работая моим вибратором, и весьма умело, так что я получила глубокий и многократный оргазм…»

Синтия взглянула на Кента и начала перелистывать страницы.

Кент уже, похоже, не чувствовал ни ярости, ни смущения, ни неловкости. Он погрузился в воспоминания о тех лучших днях или же в размышления о своем мрачном будущем.