Дочь мадам Бовари

Берта стояла у окна в своем номере и в восхищении рассматривала главный собор города – построенный в традициях поздней готики. Отель, маленький, с плюшевыми креслами в тесном холле, пропах сигаретным дымом и чем-то кислым. Берта долго проветривала свою комнату, но каких-либо значительных результатов не добилась. Быстро разложив и развесив свои вещи, она ждала Егора и рассматривала город. Их отель стоял на узкой набережной, между ним и собором протекала река. У небольшого причала выстроились большие экскурсионные теплоходы со стеклянными крышами. Машин почти не было видно, а вот прохожих было достаточно – город спешил начать рабочий день. Берта вздохнула и пошла поторопить приятеля.

Она застала его у портье. Егор пытался на английском языке узнать дорогу к выставочному комплексу. Взаимопонимания достигнуть было сложно – никто друг друга не слушал. Егор что-то ожесточенно чертил на бумаге, а француз, не глядя на этот листок, упорно повторял: «Так удобнее! Так удобнее!»

Берта уже открыла рот, чтобы помочь, как вдруг портье, переменившись в лице, стал что-то бормотать. При этом краем глаза посматривал на нее.

– По реке можно добраться до выставки, – вмешалась Берта.

– Да, да, – закивал головой француз, тая от ее холодных зеленых глаз.

– Отлично, спасибо… Егор, пойдем, сейчас сами доберемся!

Ничто так не расскажет о городе, как раннее утро. Утро со спешащими прохожими, уже сумрачными витринами – вечерняя иллюминация погашена, а магазины еще закрыты, с запахом кофе, зябкого воздуха и влажной мостовой. В эти часы город еще остается самим собой, для своих. В эти часы даже случайный путник становится своим, местным, и невольно подчиняется утреннему ритму. Речной трамвайчик, на котором они намеревались добраться до выставочного комплекса, еще не ходил, в такси можно было сесть только на специальных стоянках – в старом городе большинство улиц были пешеходными, и только жители этого района могли в определенные часы выехать со своих дворов. Автобусы и трамваи Берту и Егора не соблазнили. Они решили идти пешком и заодно рассмотреть город. Площадь старого собора и близлежащие узенькие закоулки с малюсенькими внутренними дворами, мостовая шириной в три плитки – Берте вроде бы все это напоминало Бат. Но, приглядевшись, она поняла, вернее, почувствовала разницу – здесь не было староанглийской степенности и основательности, здесь была французская легкость, приправленная немецким уютом. Пройдя еще немного, Берта с Егором очутились на другом конце старого города.

– А вот это и есть Франс-Пти! Между прочим, с этого острова и началась современная Франция как государство. Именно с этого островка!

Егор весело посмотрел на нее:

– А ты откуда знаешь?

– Я читала когда-то. Очень давно, в каком-то древнем географическом словаре. Но я даже представить себе не могла, что когда-нибудь буду здесь! Огромное спасибо, что взял меня! – Берта повернулась к Егору и увидела на его лице смущенную улыбку.

– Это хорошо, что ты согласилась, а то сейчас как навалятся там на меня!

– Не навалятся, не дадим навалиться!

Болтая о пустяках, они прошли мимо старых, еще средневековых домиков, мимо шлюза, мимо поздних, уже девятнадцатого века, больших парадных зданий, окруженных огромными пятнистыми платанами, и подошли к низкому, растопырившему, словно щупальца, свои корпуса выставочному комплексу.

Егор лукавил, когда говорил, что ему нужны помощники. Договариваться он умел, правда, делал это шумно, радостно, словно не склонял на свою сторону собеседника, а приглашал его на дружескую вечеринку. Противоположная сторона поначалу пыталась сопротивляться, но сдавалась под напором его буйного обаяния. Картины были уже освобождены от упаковки и стояли вдоль стен. Берта, покинув Егора, который с куратором мероприятия, темноволосой милой француженкой, сверяли какие-то списки, прошла вдоль стены.

Раньше она не уделяла особенного внимания творчеству Егора – ей был важен его статус, большой дом, связи. «А у него очень интересные картины. Необычные». Берта не была большим любителем современной живописи – полотна восемнадцатого и девятнадцатого веков в гостиной Дэнниса ей были ближе и понятнее, но не отдать должное экспрессии этих работ она не могла. «Это его натура, его характер, – решила она, – свободный, стремительный какой-то, бескомпромиссный. В нем чувствуется такая воля к движению, что невольно поддаешься ей! А Дэннис немного другой. В нем что-то есть такое, такое… дистиллированное». Берта издалека посмотрела на Егора. Высокий, спортивный. Разговаривая, он часто откидывал со лба прядь волос. В этом движении не было мужского кокетства, но было изящество силы и свободы. Стоял он немного расставив ноги, как бы пружиня. «Он очень хорош! Как я этого раньше не замечала. Он даже красив! И, бесспорно, талантлив!» Берта вдруг почувствовала укол ревности. Миловидная куратор явно строила Егору глазки, а она, Берта, так недальновидно распоряжается тем, что само идет ей в руки.