Дочь моего друга (СИ)

Сергей оказывается Сергеем Валериевичем, высоким мужчиной с усами и бородой. Аккуратной, стриженой, но все равно он выглядит старше Демида. Он задает вопросы, долго осматривает, потом тихо переговаривается с Демидом.

Пока они говорят, медсестра, которую привез Сергей Валерьевич, ставит мне капельницу. Меня все еще качает, но уже не так сильно. Как минимум я никуда не проваливаюсь и не падаю.

Закрываю глаза и слышу, как Демид тихо говорит Сергею:

— Для нее это конские дозы, Сереж. Теперь ясно, почему она чуть не свалилась в могилу.

Постепенно их голоса отдаляются, затихают, и я медленно уплываю по спокойному морю за горизонт.

Когда просыпаюсь, вокруг темно. Я лежу в своей комнате, в постели. На мне моя пижама, рядом никого. Становится так страшно, что я одна, и я кричу изо всех сил:

— Демид!

Распахивается дверь, влетает Демид, и вслед за ним в комнату из коридора проникает свет.

— Что, Арина, что?

— Я испугалась, — шепчу виновато, — думала, ты ушел…

— Я здесь был, в гостиной.

В спальню папы он не пошел, я тоже не могу туда входить. Демид подходит, садится на кровать.

— Тебе надо поесть. Я сейчас принесу. Будешь чай с бутербродом?

Мотаю головой и делаю попытку встать.

— Я сама. Мне все равно надо в душ.

— Вот и иди в душ. А я сделаю бутерброды, — невозмутимо отвечает Демид.

Он заставляет меня впихнуть в себя хлеб с маслом и сыром и выпить целую чашку чая. Мы сидим на кухне, Демид все время хмурится.

Наверное, у него много дел, а он вынужден нянчиться со мной.

— Арина, может, ты переедешь ко мне? — спрашивает он. — Я не могу тут все время жить. Это неудобно.

— Ты можешь ехать, Демид, — внешне стараюсь казаться спокойной, а сама внутренне вся сжимаюсь, когда представляю, что снова буду одна в пустом доме, — я останусь здесь.

Он мрачно кивает, как будто соглашается, но когда я возвращаюсь в постель, слышу, как вдалеке шумит душ — значит Демид устроился в гостевой спальне.

Я так долго спала, а веки все равно тяжелые. Глаза слипаются, ложусь на кровать. Хоть я все еще чувствую слабость, нет того оцепенения, которое сковывало конечности и морозило изнутри.

И еще мне хочется плакать. Сергей Валерьевич говорил, что это хорошо, что слезы нельзя сдерживать. Я и не пытаюсь, так и засыпаю в слезах. Просыпаюсь оттого, что меня обвивают крепкие рельефные руки и прижимают к мучительно знакомому мускулистому телу.

— Демид? — пробую провернуться, но он сильнее сжимает объятия.

— Спи, малыш. Ты уже третий раз просыпаешься, кричишь и меня зовешь. Если туда-сюда бегать, не высплюсь ни я, ни ты. Так что все, спим.

Я с облегчением откидываюсь ему на плечо. Демид зарывается лицом в волосы, и уже через минуту слышу за спиной глубокое мерное дыхание. Накрываю его руки ладонями, закрываю глаза.

Демид горячий, твердый, тяжелый. Жмусь к нему и впервые за столько дней чувствую себя в абсолютной безопасности.

Глава 20

Демид

В кабинете Глеба все вылизано и доведено до состояния стерильности. После того как Арина отказалась переезжать ко мне, я каждую ночь провожу в особняке Покровских. И осознание, что рядом опечатанная комната со следами следственных действий, триггерило по полной.

Я по всем каналам пробил, что следствие в нашем случае полная фикция, и официальная версия — самоубийство — признана единственно возможной. Так смысл держать кабинет опечатанным?

Добился снятия пломбы, загнал в дом клининг. Теперь здесь чисто и пахнет моющими. Я сижу в кресле, в котором всегда сидел, когда приходил к Глебу, пью виски и думаю. В соседнем, «отцовском», кресле закутавшись в плед сидит Арина.

Мне слишком не нравится все, что происходит вокруг нее. Взять этот убойный транквилизатор в дозах, которые вполне могли сделать из нее городскую сумасшедшую. Кто бы стал волноваться от неадекватного поведения одинокой девчонки, потерявшей отца? Ответ очевиден.

Кроме того все мои попытки провести хоть какое-то следствие приводит в глухой тупик. Ничего нового не узнаю, все то же, о чем я был в курсе.

Тендер, схемы, откат, но… Ямпольский абсолютно прав, за такое не убивают. Тогда за что?

Не отпускает саднящее муторное чувство, будто я что-то упускаю. Такой вот мелкий ручеек сомнения.

— Ты пропускаешь университет. Тебе ничего не будет? — спрашиваю Арину, отрешенно уставившуюся в стену.

— Папа должен был забрать мои документы, но забрал или нет, не знаю, — отвечает она после паузы и добавляет: — Мне все равно.

Ручеек в одночасье превращается в полноводную реку.

— Ты говорила, что Глеб собирался переехать в Швейцарию? — где-то на подсознании разжигается костер, отчего становится все теплее и теплее. — Это было всерьез или так, бла-бла-бла?

— Всерьез. Он даже собирался меня познакомить с моей будущей мачехой.

А вот тут горячо.

Зачем переезжать, если здесь основной источник дохода? Все это не укладывается в моей голове.

Смотрю на портрет Глеба в траурной рамке на столике напротив, сжимаю бокал.