Дочь понтифика

Я на гондоле больше оставаться
Уже не мог, иной настал черед.
Я в армию решил завербоваться
И вместе с ней отправился в поход.
Нас вел король бесстрашный за собою,
Вступивший с неприятелем в войну,
Но что я видел в ярком вихре боя?
Ее улыбку, лишь ее одну!
И каждый раз, с врагом вступая в сшибку,
Сквозь все преграды двигаясь вперед,
Я чувствовал, что совершил ошибку, —
Я не солдат. Но кто же? Мореход!
Король меня любил, и мне преграды
Не стал чинить – напротив, подарил
За службу беспорочную в награду
Большой корабль, и я на нем уплыл.
Под ветром парус раздувался гибко,
Но было море для меня мертво:
Я был незряч, я видел лишь улыбку,
Ее улыбку – больше ничего!
В печальный день среди морской пучины,
Когда в атаку шли за валом вал,
На наш корабль напали сарацины…
Бой. Пораженье. Так я в плен попал.
Я стал гребцом, гребцом большой галеры,
Я раб и не мечтаю ни о чем,
И мне теперь надсмотрщик для примера
Темп задает безжалостным бичом.
Кровь по моим плечам стекает липко.
День новый равен прожитому дню.
А кто виной? Одна ее улыбка.
Но я ее за это не виню.

Звучат аплодисменты. Поэт раскланивается и опускается в кресло.

Лукреция присаживается рядом:

– Ваши стихи прекрасны. Они растрогали и взволновали всех до глубины души, особенно меня.

– Почему же вас особенно?

– Потому что мой брат – воин, как и герой стихов, и ему тоже ежечасно грозят опасности.

– Личность вашего брата Чезаре повсюду вызывает интерес, о нем много говорят. Надеюсь, с ним все будет благополучно. Но я, если позволите, хотел бы сейчас сказать о другом. Для меня великая честь находиться здесь и быть предметом вашей благосклонности.

Лукреция отвечает:

– Я подумываю, как сделать так, чтобы подобные поэтические вечера в моем дворце вошли в обычай. Не возьметесь ли вы за подбор участников?

– Не знаю, сумею ли справиться с таким поручением, мадонна.

– Справитесь, справитесь! И бога ради, чувствуйте себя свободно, не будьте столь скованны. Мне кажется, мы можем стать друзьями – я сейчас нуждаюсь в друге как никогда. Но простите, мне до сих пор неизвестно ваше имя.

– Это легко поправить: меня зовут Эрколе Строцци. Я судья в Совете двенадцати мудрых. Поэзия для меня – отдушина в затхлой рутине службы.

Праздничный ужин с летальным исходом

Тем временем Чезаре продолжает захватывать Романью, покоряя город за городом. Ближайшие его цели – Болонья, Сиена, Пиза, Лукка… Вот-вот он создаст, кажется, собственное королевство в центре Италии. Но чем сильнее становится любимый сын папы, тем больше у него появляется недругов. Это неизбежно. Среди них – не только явные противники, боящиеся закончить жизнь как Асторре Манфреди, в Тибре, но даже и ближайшие сподвижники. Соратников Чезаре беспокоила необъятная власть, сосредоточивающаяся в его руках. Как писал Макиавелли, «они поняли, что Борджиа становится слишком могуч и им пора бояться за себя, ибо, завладев Болоньей, он постарается всех их истребить, дабы остаться единственным военачальником».

Они собрались в Маджионе, в доме кардинала Джованни Орсини, и составили заговор. Чезаре, разумеется, о нем узнал. Месть его была хитроумна и ужасна.

Перво-наперво он продемонстрировал заговорщикам доверительность и приязнь, осыпал их наградами и обещаниями различных привилегий. Затем пригласил в Сенигаллию на праздничный ужин 31 декабря 1502 года. Здесь уместно предположить, что Чезаре неплохо знал античную историю: подобный тактический ход – созвать своих противников на пир, чтобы купно уничтожить, – описывает Ксенофонт: так поступили когда-то персы с вождями эллинов, прикончив всех до единого.

Итак, праздничный ужин. Чезаре выходит навстречу гостям и с улыбкой обращается к одному из них, Вителлоццо Вителли: «Разве можем мы, бок о бок сражавшиеся в стольких битвах, испытывать друг к другу что-нибудь, кроме любви? Обними меня!» – и целует его в щеку в знак окончательного примирения. Повару незадолго до этого он говорил иные слова: «Ты уж расстарайся, братец, как следует. Я хочу, чтобы последний ужин стал лучшим в их жизни».