Дочь понтифика

Стол ломится от изысканных яств и напитков. Чезаре извиняется: «Простите меня, друзья, но, к сожалению, я должен покинуть вас ненадолго. В соседней комнате ожидает одна девчушка, которая и дня не может прожить без встречи со мной. Приступайте к трапезе, а я мигом; ничего нет лучше для возбуждения аппетита, чем маленькое приключение с милашкой!»

Гости хохочут. Чезаре выходит. Стучат ножи и вилки. Неожиданно в зал врывается группа до зубов вооруженных людей. Кто-то из ужинающих пытается бежать – его насаживают на копье. Начинается расправа. Двух заговорщиков лично задушил Микелотто Корелья (мы помним, что так же он поступил когда-то с Альфонсо Арагонским, вторым мужем Лукреции). С двумя другими обошлись еще более жестоко: их несколько дней держали в застенке, дав надежду на спасение, а потом одного удавили, а второго утопили.

Надо сказать, что в описываемое время подобный образ действий не вызывал всеобщего омерзения. В поступке Чезаре видели скорее ловкость и решительность, хладнокровие истинного кондотьера. Очевидно, в некоторых случаях коварство и жестокость, если они идут на пользу поставленным целям, могут рассматриваться как достоинство. Такое порой случается или, лучше сказать, случалось в шестнадцатом веке.

Элементарная математика и высокая поэзия

Мы вновь в палаццо Бельфьоре. Приглашенные сочинители и слушатели ожидают начала очередного литературного вечера. Волнуется составитель его программы Эрколе Строцци, щебечут свитские дамы: Лукреции все нет и нет. Обычно она не опаздывает.

Наконец хозяйка появляется. С отрешенным бледным лицом проходит через зал, ни с кем не здороваясь. Садится в кресло рядом с камином и вдруг начинает плакать, закрыв глаза руками. Присутствующие смущены.

Строцци склоняется к ней и спрашивает:

– Что случилось, синьора?

Лукреция вытирает платочком слезы, силится что-то сказать, но не может вымолвить ни единого внятного слова.

В кружке гостей один из них, бородатый молодой человек, негромко говорит:

– Дайте мадонне Лукреции прийти в себя. Ее можно понять. Вероятно, нашу хозяйку выбили из колеи вести об убийстве.

– О каком убийстве, синьор Лудовико?

– Вы еще не знаете? Впрочем, я и сам узнал совсем недавно. Чезаре Борджиа избавился в Сенигаллии от некоторых своих друзей.

Кто-то нервно выдохнул:

– Избавился?

– Да, но промедли он, мадонне Лукреции пришлось бы оплакивать брата.

– Вы хотите сказать, что зрел заговор?

– Это несомненно, – подтверждает бородатый, которого называют Лудовико. Его фамилия Ариосто.

– Значит, – звучит чей-то голос, – Чезаре не мог поступить иначе. Это было бы нелепо. Кажется, такой казус юристы называют необходимой самообороной.

Красавчик, стоящий рядом с Эрколе Строцци, задумчиво произносит:

– Я бы поостерегся выносить суждения сходу. Сначала надо выяснить подробности.

– Что тут еще выяснять? – возражает Ариосто. – Нам такое наблюдать не впервой. Кто-то хочет расправиться с кем-то. Тот, что проворней, стирает нерасторопного с лица земли. Это как дважды два, элементарная математика.

– Все верно, – вновь вмешивается красавчик, сосед Эрколе Строцци. – Только не элементарная, а житейская. Важен не сюжет полемики, а способ ее ведения: побеждает тот, кто первым перережет глотку другому. А мы тем временем соревнуемся в красноречии, причмокивая на слове «труп», словно произносим «фрукт». И это кажется допустимым, более или менее приемлемым – во всяком случае, не мешающим ежедневному существованию. Убийство за обедом, богохульство на богослужении становятся в наши дни нормой. Не удивлюсь, если окажется, что шкафы этого прекрасного дворца битком набиты скелетами. Наша хозяйка в отчаянии от поступков, приписываемых ее брату, а ведь по нынешним временам совершенное им – совершенная мелочь, плюнуть да растереть.

– Если не ошибаюсь, – спрашивает Лукреция, встав из кресла и подойдя к оратору, – вы синьор Пьетро Бембо[31]?

– Да, это я, мадонна.

Она:

– Надеюсь когда-нибудь увидеть вас еще раз, синьор, – и направляется к дверям.

Строцци, сопровождая ее, на ходу просит гостей понять ситуацию и не особенно задерживаться.

Пьетро Бембо

Все торопливо начинают покидать зал. То же самое собирается сделать и Бембо, но Эрколе подает знак, чтобы тот следовал за ним, и через минуту они в комнате, выходящей на балкон, где уже успела устроиться Лукреция.

– Подойдите ближе, синьор, если вам не трудно, – зовет она.

Бембо делает несколько шагов и останавливается возле нее.

– Синьора… – смущенно начинает он.

Настроение Лукреции резко меняется.

Она с улыбкой берет Пьетро за руку и напевает веселый мотивчик:

– До чего же хорош ты собой!
Твой портрет – ежечасно со мной,
И его я к груди прижимаю любя:
Обнимая его – обнимаю тебя.
Если ж чувства ответного нет —
Забери у меня свой портрет!

Бембо смотрит на нее с удивлением:

– Мадонна, вероятно, вы приняли меня за кого-то другого…